Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах

Три часа кряду мы крутились по аллеям парка. С самого детства я не бывал здесь, не знаю почему, но во мне проснулось любопытство. Я не пропускал ни одного вольера. Вволю налюбовавшись ливийским тигром, я повлек мальчика к негевской лани, потом к синей трясогузке. От тяжкого зноя многие звери попрятались, кто в пещерах и норках, кто в домиках, и как я ни вопил, стараясь их растормошить, они не показались. В какую-то минуту я вдруг почувствовал, что отношения с ребенком, налаженные с таким трудом, начинают давать сбой. Возможно, отчасти и я был в этом виноват — он мотался за мной по всему зоопарку, хотя ему это не доставляло ни малейшего удовольствия. Но и он ничего не сделал для того, чтобы наладить со мной контакт. Молчун, весь в мать.

В конце концов, звери мне надоели. За одним из вольеров я нашел себе тихую прелестную гавань — в тени сосен, рядом с загоном пожилого зубра. Устало развалился на скамейке, а Яали принялся бегать вокруг, выискивая в хвое под забором что-то одному ему известное. Спустя некоторое время он подошел и спросил разрешения пойти посмотреть, что там за овраг. Я разрешил, но с условием, что Яали не убежит слишком далеко.

Его мгновенно след простыл. Я — за ним, цепко схватил за руку и отвел обратно к скамейке. Ребенок даже не пикнул. Тут же разжился какой-то железякой, напоминающей игрушечную машинку, и стал гонять ее перед самым моим носом. Между досками скамейки я обнаружил газету и углубился в чтение.

Тяжелый хамсин. Время умерло.

Голова моя бессильно клонится набок. Яали возбужденно бегает вокруг, бросая в мою сторону быстрые взгляды. Ему хочется отойти подальше — к оврагу или хоть к тому забору. Мне уже все равно. Да пусть себе бегает, где хочет. Ну что может с ним стрястись? Животные в клетках, весь зоопарк огорожен, а потеряется, так найдут. Кто-кто, а я доверяю нашим властям. Газета мне надоела, оказывается, она вчерашняя, и я ее уже читал. Для меня рано вставать — смерть номер один. Впрочем, я это говорил. Руки мои висят как плети. На веко села сонная мушка, но нет сил ее смахнуть.

Наверно, я отключился на считанные минуты. Разлепляю глаза — ребеночка нет. Не сходя с места, поискал его взглядом и вскоре заметил. Яали вышагивал позади трех ребят по ребру соседнего забора.

(Описываю забор: собственно, это даже не забор, а грубая каменная кладка, плавно повышающаяся по мере удаления от оврага и принимающая вид крепостной стены. Подножие ее заросло крапивой и терном. Ох, уж эти колючки! В моей биографии уже живого места от них нет. Куда ни глянь, всюду валяются обломки кирпичей, пустые консервные банки и прочий мусор. Очковтиратели — самое рыльце отмоют, а кругом!..)

Яали тишком крался за троицей отпетых уличных подростков. Они храбро шли по ребру стены. Несомненно, он уже давно следил за ними, сам оставаясь незамеченным. Мальчишки продвигались вперед, раскинув руки для равновесия и не отводя глаз от узкой полоски камня под ногами. На некотором расстоянии от них вырисовывался упрямый силуэт Яали, который вышагивал с размеренностью и прилежанием лунатика. Я следил за происходящим со своего места.

Он сутулит плечи, острые лопатки торчат под тонкой рубашкой. Походка неверна, ему страшно, но парень продолжает идти дальше, очень медленно, коротенькими шажками. Мальчишки добрались до конца стены и с ловкостью акробатов попадали вниз. Их славный переход благополучно завершен. Яали остается наверху один. Останавливается, оглядывается по сторонам. Одно неосторожное движение и… Но мне плевать.

Я даже хотел, чтобы…

Жара раскаленной сковородкой давит на голову. Серо-белесый мир осеннего хамсина. Ни души. Звери дремлют за решетками. Я сижу на скамейке и, как из засады, слежу за моим подопечным, который, так легкомысленно вступив в единоборство с забором, топчется теперь там один. Вот расшибется сейчас ее чадо, тут-то она меня навек и запомнит. Пусть даже дремлющим на скамейке в заброшенном уголке зоопарка. Память на всю жизнь.

Ребенок делает еще несколько неуверенных шагов и останавливается — в том месте кладка резко повышается, образуя высокую, слишком высокую для него ступеньку. От страха он начинает реветь.

Хватаю прочитанную от корки до корки вчерашнюю газету и разворачиваю во всю ширь.

Главное — самообладание, пусть даже напускное и мне совсем не свойственное.

Ребенок звал меня.

Я был глух. Сидел, точно примороженный, рисуя в воображении ту босоногую девушку, которую знал три года назад. Яали орал во всю глотку.

И вдруг — тишина. Зажмуриваюсь. Солнечные лучики осколками рассыпаются меж игольчатых сосновых лап.

Нашелся кто-то сердобольный и снял его с забора, спросил, как его зовут, и он сквозь слезы прохныкал свое идиотское: «Яали!»

Вокруг уже собирается небольшая толпа. Даже пожилой зубр поднимает свои мудрые глаза. Подбежали двое зоопарковых рабочих, допытываются, где он потерял папу и маму.

Тут уже мой черед вмешаться, пока они не увели его неизвестно куда. Встаю со скамейки, аккуратно складываю газету и, растолкав собравшихся, забираю мальчика. Молча. Без «спасибо».