Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах

С ним легко говорится на любые темы: о протуберанцах и взрыве сверхновой звезды или о световой энергии. О теории относительности тоже. Он знает массу всякой всячины, а чего не знает, хватает на лету, а уж в зоологии настоящий корифей. Однажды такого мне порассказал из жизни ползающих насекомых, что я потом неделю темноты боялся. Всем взял парень, одно худо: зрение у него минус сто. Двойные окуляры помогают как мертвому припарки. Когда мы с Яэль берем его с собой в кино, приходится садиться в первый ряд, и он весь подается вперед, чтобы разобрать, что происходит на экране.

Иногда я прошу его снять очки и спрашиваю: что, с его точки «зрения», есть мир? И Цви отвечает: мир есть пятно. Мы с Яэль покатываемся. Он не обижается.

Цви — настоящий друг.

Не знаю, как он ко мне относится, но вынужден терпеть мое общество, поскольку всюду таскается за Яэль, в глубине души продолжая питать какие-то надежды. Мы частенько собираемся втроем у меня и треплемся допоздна. Кончается одним и тем же. Яэль, всегда вареная от недосыпа, начинает отчаянно зевать и в конце концов стелет себе, у меня не спросясь, на единственной имеющейся кровати. Цви, уютно угнездившийся в глубоком кресле, тоже не собирается уходить, а выставить его среди ночи — бесчеловечно. Идите спать, идите спать, не стесняйтесь, я тоже остаюсь, твердит он.

Что тут сделаешь?

Гасим в доме все лампы, потом снимаем с носа Цви очки и прячем в один из ящиков шкафа. Яэль в темноте раздевается и ныряет под одеяло. Бывает, что мы засыпаем сразу, как убитые, но чаще нам не спится, а совсем рядом Цви, тихий такой, почти слепой, свернется клубочком в кресле и… спит ли?.. Наутро, выбравшись из-под сбившихся простыней, одеял и подушек, мы обнаруживаем, что его и след простыл, и каждый раз поражаемся, каким образом ему удается отыскать в шкафу свои очки.

Змея

Несмотря на мои клятвенные заверения, что Яэль нет дома, он все-таки пролезает в дверь. Картонка под мышкой, долговязый и нескладный, с торчащими, как сучья, локтями и коленками, он пробирается по темной прихожей, опрокидывая все, что попадается на пути. Но вход в комнату он «проглядел» и попал туда только со второго раза. Беру его за руку и веду прямо в маленькую кухню, пока он не разбудил ребенка и не разнес квартиру в щепки. Он немедленно вытаскивает из подмышки свою коробку и опускает ее на стол, точнее, на мои недоеденные бутерброды. Мы стоим почти впритирку друг к другу.

«А где Яэль?» — повторяет он вопрос.

«Нет ее. Говорят же тебе — Яэль „в поле“».

Цви склоняет голову набок.

«А когда придет?»

«А бог ее знает. Во всяком случае, уже не сегодня».

Он снимает очки, быстро протирает их и напяливает снова.

«А ты чего в темноте-то? Что случилось? Перегорело? Так это я мигом…»

«Нет. Со светом все в порядке», — сухо отвечаю я.

«У тебя кто-то есть?» — шепчет он.

«То есть кто — кто-то?»

«Ну, я думал…» — промямлил он и заткнулся.

Меньше всего сейчас мне хочется поддерживать с ним разговор. Он только ищет предлога, чтобы остаться. Единственное, что от него требуется, — это оставить меня в покое. А он стоит и молчит. Главное, знает, что надо уходить, но не может себя пересилить. Меланхолично жует губами. Вдруг молниеносно выбрасывает вперед свою километровую руку, сгребает со стола огрызок бутерброда и отправляет в рот.

Я меряю его испепеляющим взглядом.

Но Цви этого не замечает. Его глаза прикованы к последнему ломтику хлеба, одиноко лежащему рядом с картонкой.

«У тебя… пожевать не найдется?» — сомнамбулическим голосом вопрошает он.

Не буду включать лампочку, раздраженно думаю я. Лично мне и луны за окном хватает, а он пусть как хочет. Нарезаю ему толстые куски хлеба, намазываю их медом. Отодвигаю в сторону таинственную коробку, кладу хлеб перед Цви. Тот, ссутулившись, осторожно пристраивается на стуле и застенчиво принимается за первый бутерброд, придерживая его своими печальными губами. Я стою рядом и пристально смотрю на него.

«Видал, какой сегодня хамсинище? — говорит он, откусывая понемножку. — А дни, и правда, стали укорачиваться».

И, набив полный рот, продолжает:

«Это последний хамсин, готов спорить на что угодно».

Глотает кусок:

«Вот уже и птицы потянулись на юг».

Молчу.

«А знаешь, Дов, — продолжает он с лирической ноткой, — эта твоя темнота мне даже нравится».

Не нахожу, что ответить.

«Кстати, ты с коробкой поосторожнее. Там змея».

Отшатываюсь.

Почти физическое ощущение, что между мной и Цви пролегло что-то скользкое и холодное. Легонько касаюсь коробки. Так и есть, там кто-то шуршит.

«Не ядовитая?»

«Конечно, ядовитая! — Цви даже обиделся. Самец гадюки, но он еще совсем маленький».

И тут же принимается рассказывать.

Он нашел змею спящей полчаса назад, прямо на шоссе, в двух шагах от моего дома. Как видно, малютка потерялся. По правде говоря, самому Цви он ни к чему, просто девочки из лаборатории взяли с него честное слово, что он притащит им парочку.