Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах

Короче, подкрался он — змей ему ловить не впервой, — прицелился, но промахнулся. Чертово зрение! Кстати, он сегодня был у окулиста, послезавтра ложится в клинику на срочную операцию. Отслоение сетчатки. Вот, пришел повидаться с Яэль. Попрощаться перед долгой разлукой — канитель-то минимум на месяц. С забинтованными глазами.

Ох, уж мне это постоянство, ох, уж эта непобедимая любовь к Яэль!

Итак, Цви промахнулся, а змея проснулась, сползла на обочину и опять свернулась. Цви — за ней, и снова промах. Последние закатные лучи уже скрывались за горизонтом. Змееныш тем временем спокойненько перетек на нагревшийся за день голый валун. Цви наконец удалось схватить его за хвост. Змея попыталась ужалить, но теперь она промахнулась. Только ты не думай, что она не ядовитая, она как раз очень ядовитая. Потом нашел эту коробку и… О, господи, где же коробка, темень, ни черта не видно…

Я не зажигаю.

Из комнаты доносится слабый стон.

Цви вскакивает как ошпаренный:

«Яэль?»

Приходится рассказать ему о ребенке.

Цви желает взглянуть на него.

(Да, он слышал от меня кое-что о моей прежней любви.)

Прицепился намертво — покажи да покажи.

Веду его в комнату. Душегубка. Раздвигаю шторы, поднимаю жалюзи. На кровати лежит Яали и тяжело дышит. Лунный свет разлит по его лицу, ласкает беспомощно раскинутые в стороны ручки, рядом с подушкой прикорнул маленький зеленый танк. Цви вынужден почти лечь на малыша, чтобы разглядеть его. Всматривается сосредоточенно, как будто это препарат под микроскопом.

Наконец выпрямляется и застывает на месте, устремив взгляд в пространство.

«Он тут приболел немножко, — признаюсь я, — даже не понимаю, что с ним…»

Цви молчит. Трогаю его за плечо.

«Может, все-таки смерить температуру…»

Цви продолжает стоять в величайшей задумчивости. Приношу градусник и осторожно засовываю под мышку спящему Яали. Через пять минут вынимаю, выставляю Цви из комнаты, плотно закрываю дверь и зажигаю свет на кухне. Пришлось.

Тридцать девять и четыре.

Отольются тебе, Хаечка, мои слезки, за всю мою несчастную любовь! Только перед ним не выдать своего злорадства.

Тут неожиданно подает голос Цви:

«Ты, главное, не волнуйся. Ничего страшного. У детей это бывает, вдруг раз — и температура».

Я тоже про такое слышал.

Я удобно располагаюсь на стуле. Цви следует моему примеру. С минуту мы улыбаемся друг другу. Нам хорошо. Мой незваный гость понял, что выставлять его не собираются, и сразу повеселел. О том, что там, в комнате, больной ребенок, мы благополучно позабыли.

Теперь самое время отдохнуть. Зажигаю сигарету. (Цви, разумеется, некурящий), вытягиваю ноги и с удовольствием выслушиваю очередную поучительную и захватывающую историю из жизни пресмыкающихся.

Второй звонок

В половине одиннадцатого меня позвали к телефону.

Мои соседи — не так, чтоб очень молодые, и в этот час уже готовятся ко сну. Аппарат у них в спальне, и пока я, в сущности — посторонний человек, стою между раскрытыми постелями, супруги в собственном доме должны прятаться от чужих глаз — она в ночной сорочке сидит на кухне, он в коридоре ходит как потревоженный тигр.

Со мной они ладят. Я их иногда выручаю, остаюсь присмотреть за маленьким сынишкой, пока они сбегают в кино на последний сеанс.

Поднимаю трубку и слышу ее низкий, с хрипотцой, голос:

«Это Дов?»

«Да, я. Хая, ты?» — с трудом сдерживаю волнение.

«Ну как, жив еще?»

У меня отнялась речь и выпрыгнуло сердце.

«Кто?»

«Ты, разумеется».

«Да, разумеется».

«А Яали как ведет себя?»

«Хороший парень. Ведет себя мужественно, только ничего не ест».

«Ничего страшного».

«Я его уже обмыл, то есть помыл, и сейчас он спит. Мы были в зоопарке, потом в бассейне…»

Я чувствовал, что говорю в пустоту. Ее не интересовали никакие подробности. Они не имели для нее никакого значения.

«Тебе, наверно, скучно», — вдруг сказала она.

«Вовсе нет. Что-то даже вроде испытания… полезно… надо…»

«Испытание?»

«Ну нет… ну просто… — (пауза) — кстати, он за весь день не вспомнил о вас».

«Понятно. Решил, что мы просто испарились».

Ее смех. Мой смех. Молчание. Надо что-то говорить.

«Ну, как там у вас в библиотеке?»

«Непривычно. Столько книжек, и все их надо читать. Думали зайти, вас проведать, но на Зеэва напала учебная горячка. Ужасно боится экзаменов. Мы только полчаса назад из читалки вышли. Последние. За нами дверь заперли».

«Как вам Иерусалим?»

«Непривычно. Учебный какой-то. Все чего-то зубрят».

«Да, здесь босиком не очень-то…» — нечаянно вырвалось у меня.

Ее смех. Молчание.

«Знаешь, — еле слышу собственный голос, — ребенок на тебя похож… Господи, как же он похож на тебя… Лицо, все… Я когда утром его увидел, жутко стало…»

Молчит.

«Ты слушаешь? Алло?»

«Да».