Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах

Ее склоненная головка. Ее щиколотки, ступни. Прекрасные глаза, глубокие. Стоит где-то там и держит трубку. Все уже давно сказано. Соседи, хозяева телефона, изнывают от нетерпения поскорее забраться в свои постели. Звезды за окном в вышине. Больной ребенок этажом выше. Что же это у меня за дар такой особенный? Вечно всем мешать, причинять неудобства, тянуть разговор и не вешать трубку только потому, что в ней — ее голос; продолжать говорить, когда уже говорить нечего, только лишь бы не потерять ее. Задавать пустые вопросы. Вызывать недоумение. Сосед не выдержал, ворвался в комнату и яростно завертелся вокруг меня. Короткие гудки в трубке.

Ночной обход

Домой не хочется, а хочется проветриться. Перебравшись через горы щебенки и песка, обогнув яму с цементом, иду вверх по крутой тропинке, туда, где на широкой ровной площадке застыли трактора и бульдозеры, а рядом высятся леса, внутри которых должен подняться новый иерусалимский музей. Я, ночной инженер-инкогнито, почти каждую ночь наведываюсь сюда — проверить, как продвигается строительство.

С горечью отмечаю: медленно, преступно медленно.

Ловко взбираюсь по ступеням огромного подъемного крана — ноги быстро перебирают железные перекладины — и, изогнувшись, протискиваюсь в кабину крановщика. С комфортом устраиваюсь на сидении.

Передо мной как на ладони скудно освещенный ночной Иерусалим. Тускло мигает огоньками университет, чуть дальше — слепые окна «Дома Нации». Тяжеловесно-самодовольные правительственные здания словно схватились за ребро холма, боясь соскользнуть на шоссе. Рассеянные по иерусалимским горбам кварталы постепенно погружаются в сон. И мой Неве-Арим тоже спит. В окнах темно. Даже уличные фонари притушены. Муниципалитет плюет на своих граждан. А вон там я живу, окно моей комнаты, потом коридор, кухонное. Возле него сейчас сидит Цви и думает.

Сторож стройплощадки неторопливо обходит свой объект в сопровождении малюсенькой кривоногой шавки, типичной «дерьмовочки». Остановились. Сторож зевает громко, от души, сразу на несколько голосов. Он и не подозревает, что в эту минуту прямо над его головой сижу я и слежу за каждым его действием.

Летний ночной ветерок, умытый лунным светом, так и просится в сонет. Начинаю скучать.

Ищу глазами гостиницу, где живут Хая и Зеэв. Прикидываю в уме расположение окрестных улиц, взяв за ориентир уличные фонари. Но там лишь темное пятно. Они, наверное, уже легли. Знали бы милые родители, что их чадо в эту минуту сгорает в болезни, небось не спали бы так сладко. Для киббуцника в порядке вещей — подкинуть ребенка на чужой порог и безмятежно давить ухо.

Тридцать девять и четыре. Но он не умрет. То, что делали дети сотни лет назад, сделает и Яали — сам справится с болезнью. В конце концов, что я, доктор?

Над Иерусалимом тяжелым булыжником висит зрелая луна. Чуть дрожа, она заливает небо призрачным светом и наполняет сердце сладкой тоской.

Бросаю последний взгляд на свой дом… Это еще что? Во всей квартире горят лампы и окна настежь.

По-моему, Цви спятил!

Мигом соскальзываю по железным ступеням вниз, стрелой несусь мимо дремлющего у трактора сторожа и бдительной «дерьмовочки», смерившей меня пристальным взглядом, духом взлетаю на свой этаж и дергаю дверь.

Так и есть: в квартире полная иллюминация, а Цви ползает по полу, как паук-переросток.

Причем ребенок продолжает спать как ни в чем не бывало. Только перевернулся на другой бок и скинул ногой одеяло с кровати. Дышит тяжело, с хрипами и свистом.

Силы небесные! Что стряслось? Я склоняюсь к Цви, моля Бога только об одном: чтобы Он не отнял у меня последнюю каплю милосердия к этому малохольному.

Все выяснилось: из картонной коробки сбежала ядовитая змея.

Бегство

Цви стоит бледный, как перед казнью.

После моего ухода, пребывая в тоске, одиночестве и кромешной темноте, он начал возиться с коробкой, чтобы получше рассмотреть гаденыша — вдруг ему попался представитель редкого вида. Змея преспокойно лежала в углу, свернувшись кольцом. Увы, она оказалась самой прозаической «гадюкой обыкновенной». Он считает, что положил крышку на место, потом отодвинул картонку. А вскоре послышались странные шорохи, как будто что-то упало и поползло. Змею он заметил уже на пороге из кухни в коридор.

Теперь он ее ищет.

Теперь мы оба ее ищем.

Сколько в моей квартире укромных уголков и потайных мест!

До часу ночи мы пытаемся найти змееныша. Безрезультатно.

Пришлось даже разбудить Яали: пока Цви двигал кровать и обшаривал белье, я держал его на руках. Ребенок пылал, что-то неразборчиво бормотал, скорее всего, бредил.

Ноги мои подкашиваются.

Не исключено, что змея давно удрала через открытое окно — ах, как хотелось в это верить!

Цви проверяет каждый закоулок, его слепые глаза от напряжения вылезают из орбит.

Еще через час силы окончательно оставляют меня, и я, как есть в одежде, плюхаюсь на диван, предварительно осмотрев и ощупав его тысячу раз.