Я однажды слышал от тебя прорицание о Фалариде, где ты хвалил его и одобрил за то, что отпустил на волю схваченных и подвергнутых жесточайшим пыткам заговорщиков, увидев и поразившись, с какой стойкостью они выносят эти пытки. Локсий и Зевс-отец решили отсрочить смерть Фалариду за его мягкое обращение с Харитоном и Меланиппом.
Великолепно, хоть и с трудом, ты объяснил нам, как обстоит дело с жизнью и смертью и что в жизни есть нечто прекрасное. Свидетельством этого пусть послужит следующий твой ответ:
Города приносят жертвы и совершают посвящения в таинства не только перед деревянными головами Диониса, но и перед каменными, бронзовыми и железными и не только перед головами, но и перед самими Дионисами и ещё перед многими другими гесиодовскими богами. И впрямь на земле-кормилице находится тридцать тысяч[302]
не бессмертных, а каменных и деревянных властителей рода человеческого. Если бы они наблюдали за справедливостью и её нарушениями у людей, тогда дело не дошло бы до такой нелепости, когда зло проникает даже к вам, на самый Олимп, где, как говорят, «дом нетленный бессмертных».Если он действительно «нетленный», то был бы недоступен для всякой ерунды, и никто бы из олимпийцев не докатился до такой глупости, чтобы объявить богом простой обрубок масличного дерева. Такой кусок, запутавшийся в неводе, вытащили однажды рыбаки из Метимны, а потом это случилось дважды или, кажется, трижды и ещё несколько раз на том же самом месте. Затем они вывезли этот обрубок в Ливийское море вместо того, чтобы выбросить его на берег — тогда, клянусь Дионисом, он не попался бы им снова в сети. Верхняя часть этой деревяшки была похожа на человеческую голову (поразительная, следует сказать, Аполлон, работа!).
Что с ней сталось там, в море? Трудно сказать. Наверное, клянусь Зевсом, болталась, пока безумные люди (не скажу — боги) не наткнулись на неё и не подумали, что это чудо, посланное им не Зевсом, а Посейдоном. Потом его увезли в город, как некое доброе предзнаменование, хотя в действительности оно было не добрым и не счастливым, а нечто вроде факела поджигателя. Им явно было мало той гибели, которая грозила их городу изнутри, её дополнительно укрепило и увеличило, так сказать, приглашённое из Дельф и посланное богами всеобщее помешательство. Таковы слова Эномая. (
14. Итак, послушай снова, с каким юношеским задором и смелостью автор, озаглавивший своё сочинение «Обличение обманщиков», критикует заблуждения толпы и самого Аполлона. Вот дословно его рассуждения.
— Ты сидишь себе в Дельфах и, даже если бы хотел, не можешь молчать. Сейчас Аполлон, сын Зевса, хочет молчать не потому, что хочет, а потому, что вынужден необходимостью. Хотя я пришёл к этому, сам не знаю какими путями, мне всё же кажется необходимым отбросить всё остальное и заняться исследованием весьма своеобразной и достойной внимания проблемы. Из человеческой жизни исчезла, по крайней мере с точки зрения философов, исчезла, повторяю, совсем свобода распоряжаться своей жизнью (как бы эта свобода ни называлась — кормило, опора или основание), которую мы считаем верховной властительницей всех самых необходимых потребностей, а Демокрит[303]
, старается объявить это высшее из благ рабством, а Хрисипп, если я не ошибаюсь, — полурабством. Доводы этих знаменитых философов могут повлиять на того, кто, будучи человеком, пускает в дело человеческое же оружие. Но если теперь против нас ополчатся ещё и божественные силы, увы, что нам придётся претерпеть! Было бы несправедливым и недостойным, если бы мы стали руководствоваться таким оракулом:«Значит, — скажет аргивянин, — если бы я захотел, то мог по своему усмотрению сидеть дома и укрываться от опасностей?» — «Да, — скажешь ему, — тебе позволено так поступать. В ином случае как бы я тебе это предписал?»