Антология осетинской прозы

Когда я взглянул на землю с крыши двухэтажного дома, голова у меня закружилась, и мне пришлось опуститься на черепицу, поросшую мягким зеленым мхом. У Бечыра дрожали руки, но в глазах вспыхивали те же искры, что и прежде, когда он доставал из сундука черкеску и все прочее. Он опять сунул мне кота, а сам достал из кармана веревку. Один конец ее он привязал к изогнутой ручке зонта, а другим перепоясал отчаянно сопротивляющегося Куырна. Царапины на руках Бечыра сочились кровью, рубашка была изорвана в лохмотья, но он не обращал внимания ни на кровь, ни на оголившийся живот. И руки у него дрожали не от страха: он просто хотел успеть до возвращения гыцци и очень волновался.

Закончив приготовления, он поднял зонт с привязанным к нему котом и сбросил их с крыши.

— Счастливого пути, Куырна!

Это было чудо. Четвероногий парашютист, оглашая окрестности душераздирающими воплями плавно спускался вниз. Бечыр забыл о гыцци и ее сундуке, об оружии, оставшемся без хозяина, о малолетнем почтальоне Иласе, носившем ужасы войны в своей черной кирзовой сумке. Я не видел Бечыра таким с тех пор, как они с соседским мальчишкой Тотрадзом скакали нагишом на неоседланных конях. Бечыр хохотал и прыгал по крыше, как цирковая обезьяна.

— Молодец, Куырна! Вот это парашютист! За проявленный героизм награждаю тебя чашкой молока!

Парашютист мягко приземлился, черный зонт улегся рядом с ним, как летучая мышь с растопыренными крыльями.

— И Чкалов не сразу пересек Северный полюс, малыш! — прыгал вокруг меня Бечыр.

Я тоже радовался и смеялся, потому что знал: в эту минуту он забыл обо всем, кроме игры.

Через несколько дней он прыгнул с крыши с двумя зонтами. Но у него получилось не так ладно, как у Куырна. Как только Бечыр бросился вниз, спицы на обоих зонтах треснули, парашютист грохнулся об землю и долго еще потирал синяки и шишки.

Вот тебе и Валерий Чкалов!

3

Все могло надоесть Бечыру — игра в прятки или, скажем, скачки на неоседланном коне, — но привязанность его к дедушке Кудзи была постоянной. Кудзи часами мог рассказывать о народных героях — Чермене Тлаттаты и Хазби Алыккаты, Кудзи, Дзутты и Татаркане Томайты, — и Бечыр, затаив дыхание, слушал его. Потом он играл со сверстниками в этих героев, и на деревенских улицах разыгрывались драматические сцены. Сказки же об одноглазом уаиге [52]Бечыр мог слушать без конца. Он не отходил от дедушки Кудзи до тех пор, пока старик не отсылал его домой: иди, мол, мать тебя будет искать по всей деревне. Бечыр вставал поникший, но с порога оборачивался и спрашивал: «А завтра… завтра приходить нам?» Дедушка Кудзи отвечал с улыбкой: «Приходите, приходите. Сказка такое сокровище, которое можно найти только в детстве. У взрослых не то зрение, чтобы различить все переливы ее цветов и оттенков».

Наверное, я различал эти цвета и оттенки, потому что впечатление от услышанного не покидало меня даже во сне. Проснувшись утром, я первым делом вспоминал вчерашнюю сказку. Растолкав лежавшего рядом Бечыра, я начинал рассказывать ее, но он сразу же прерывал меня: «Прикуси язык, малыш! Во-первых, ты рассказываешь не так, как дедушка Кудзи, а во-вторых, рассказывать сказку днем все равно, что потерять штаны! Хочешь идти в школу без штанов?»

Бывает, человек смотрит на небо и не может оторвать от него глаз — оно кажется ему выше и ярче обычного. Или, скажем, живет он в доме, окна которого выходят к горам, и каждое утро горы предстают перед человеком во всем своем дремучем величии. Но однажды это ежедневное зрелище вдруг зачаровывает человека, и он смотрит на снежную белизну вершин, как на некую святыню. Выходит, что взгляд наш не всегда может уловить суть вещей, а бывает, что мы и сами оказываемся беспомощными перед величием сути и не можем собрать воедино ее составные черты… Так вот и получилось у нас с дедушкой Кудзи. Откуда мы могли знать, что у него хранится где-то фандыр [53]и мы услышим песню, которая откроет нам душевное величие старика…

Был тихий вечер, и сверчки за каменной оградой стрекотали так, будто войны не было и в помине и почтальон Илас не просовывал «черные бумаги» в щели ворот. Звездное небо пало ничком на деревню, за оврагом, на могучих грабах квакали древесные лягушки, редкий лай собак отскакивал эхом от горных склонов за рекой Саукаба. Бечыр, как всегда, шел впереди, я — следом, а в деревянном домике, спрятавшемся среди вишневых и сливовых деревьев, нас ждал дедушка Кудзи.

Поднявшись на крыльцо и открыв дверь, Бечыр удивленно остановился и приложил палец к губам. Но предупреждение его было напрасно, потому что я и сам уже услышал доносившиеся из глубины дома звуки фандыра и негромкое хрипловатое пение. Это была песня о Таймуразе Кодзырты, слышанная нами тысячу раз, но дедушка Кудзи пел ее так, что она звучала словно впервые. Он вложил собственную боль в трагический лад песни, и тем самым еще больше возвысил героический дух Таймураза Кодзырты.

Ой, нана

[54], сшитая тобойСерая черкеска
В жестоком бою
Заменила мне панцирь Церека [55].