Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 15. Лев Новоженов

Свой день

Его зовут Игорь. Ему 35 лет, столько же, сколько и мне. Он приходит раз в неделю, в пятницу, это его день. В пятницу вечером раздается звонок в дверь. Из комнаты в прихожую уже несется десятилетний Митька, я тоже откладываю газету и иду встречать гостя. Он входит сутуловатый, долговязый, и, как обычно, задевает головой нашу модную лампу в прихожей. При этом он виновато улыбается.

— Как ты вырос! — говорит он, ероша белобрысую Митькину голову. То же самое он говорил неделю назад, в ту пятницу.

— Сорванец! — говорю я то же самое, что и в прошлый раз.

— Что ты мне принес? — спрашивает у него Митька, как обычно.

— Конструктор, — говорит он.

— Опять конструктор, — разочарованно тянет Митька.

— А это торт к чаю, — говорит он, протягивая коробку с тортом.

— Опять торт. — произносит жена и уносит коробку на кухню.

Мы проходим в комнату. Садимся, молчим.

— Ну, покажи мне свой дневник, — говорит он Митьке, хотя все мы знаем, что у Митьки, как обычно, пятерка по труду и тройка по алгебре.

— Иди ищи дневник, — строго говорю я.

Митька уходит в свою комнату, где застрянет надолго, оттягивая момент, когда нужно будет показать отметки.

— Вот так всегда, — говорю я.

— А ты с ним построже, — говорит он.

— Успеем сыграть партию, пока притащит дневник, — как бы между прочим предлагаю я.

— Давай, — как бы равнодушно отвечает он.

Мы разыгрываем испанскую партию. На десятом ходу он проигрывает фигуру. Я перехожу в атаку.

— Дядя Женя, у вас ферзь под боем, — вдруг возникает Митька, он, оказывается, уже давно здесь и наблюдает за игрой. Я злюсь.

— Не мешай играть, умник! — говорю я. — Иди лучше займись чем-нибудь.

Митька, надувшись, отходит. Я проигрываю партию. Собираю фигуры. Потом долго смотрю на Митьку, вспоминая, что же я хотел ему сказать.

— Тебе, кажется, пора спать, — говорю я. — Завтра опять в школу опоздаешь.

Митька отправляется спать, а я показываю Игорю своих рыбок. Он уже видел этих рыбок сто раз, но, как обычно, слушает внимательно, время от времени кивая головой.

— Идите пить чай! — кричит жена.

Мы проходим на кухню. Рассаживаемся, помешиваем ложечками в чашках.

— Это какой, грузинский? — спрашивает он.

— Нет, индийский, — отвечает жена.

— Хороший чай, — одобрительно говорит он.

— А по мне — так все равно какой чай, — вкладываю я в разговор свою лепту.

— Ну, как твоя диссертация? — спрашивает жена как бы заинтересованно.

— Двигается помаленьку, — говорит он, делая вид, что тронут вниманием.

— Еще подлить? — спрашивает жена.

— Нет, спасибо, уже напился, да и ехать пора.

Мы выходим в прихожую, и он опять задевает головой лампу. Мы улыбаемся.

— Да, а дневник я забыл посмотреть, — вспоминает он.

— Митька уже спит, — говорю я.

— Ты с ним построже, — говорит он, виновато улыбаясь.

— Строгостью не возьмешь, — говорю я. — Лаской и терпением.

— Ты слишком мягок, — говорит он. — До свидания!

— До свидания! — говорю я.

Жена запирает за ним дверь.

— Как был неудачником, так и остался, — говорит жена.

Мы идем в спальню. Щелкает выключатель.

Я моментально засыпаю.

Наступает понедельник. После работы заскакиваю в «Детский мир», покупаю пистолет с пистонами и мчусь в Чертаново. Поднимаюсь на девятый этаж, звоню в дверь. Вхожу.

Навстречу мне выбегает рыжий мальчишка. Я ерошу ему волосы. Думаю, что сказать, и говорю:

— Как ты вырос!

Понедельник — мой день.

Снимается кино

Началось с того, что в старый переулок въехала киногруппа, развернула свое хозяйство и приступила к съемкам.

Житель переулка Фролов вернулся домой из магазина, сообщил жене о киношниках и тут же исчез, как будто затем только и появлялся, чтобы объявить жене эту новость.

Впрочем, отсутствовал он недолго.

— Маша, а компотик у нас сегодня есть? — прокричал с порога Фролов.

— Целая кастрюля, — откликнулась жена.

— Я всю кастрюлю заберу, можно? — крикнул Фролов. — Очень жарко, понимаешь. Там они на самом солнцепеке снимают, а газировка далеко.

— Кто — они? — не поняла жена.

— Киношники, — это Фролов уже чуть ли не с лестничной площадки прокричал, унося кастрюлю.

Через некоторое время он возник снова и радостно сообщил:

— Режиссеру очень понравилось. И другим тоже. Спасибо тебе велели передать. Маша, а где у нас клей для пластмассы?

— На антресолях. Ты что это там клеить собрался?

— Да, понимаешь, у одной актрисы каблук полетел, — объяснил Фролов и убежал.

В очередной раз он появился уже не один, а в сопровождении кого-то неизвестного в темных очках.

— Коноплянский! — представился неизвестный. — Директор картины. Можно мне от вас позвонить?

И, получив разрешение, принялся накручивать диск.

У Коноплянского оказался очень громкий голос, которым он кричал в трубку: «Одесса! Вас очень плохо слышно! Але, Одесса!»

Потом Коноплянский и Фролов ушли, но Фролов еще много раз прибегал: то забирал все зонты, какие имелись в доме, потому что пошел дождь, то вдруг возникала нужда в марле и вате: кто-то там обрезал палец.

Затем вроде бы наступило затишье, которым жена поспешила воспользоваться, чтобы провести уборку, как опять щелкнул дверной замок и по коридору протопал Фролов.