Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 15. Лев Новоженов

А ларчик, оказывается, открывался просто. Когда приехали наши соседи, они нам все отлично объяснили. Эра сказала, что она хорошо знает критика, накропавшего статью, у него, представляете, тойтерьер, которого он всячески пытается пропихнуть в кино, и рукой нашего обидчика водила черная зависть. Даже иногда не представляешь, до чего злыми могут быть люди!

А Федор сказал, что судьба Герды — это судьба настоящей творческой личности, вынужденной прокладывать дорогу в атмосфере недоброжелательности, и что своими новыми работами Герда отстоит свою неповторимую художественную манеру и заставит замолчать завистников. Очень он красиво говорил. Я на всю жизнь запомнил.

И начали мы бороться. Вернее, бороться стали наши соседи — мы ждали и волновались. Они ездили по студиям и еще куда-то, и чем больше ездили, тем мрачнее становились. И на вопросы наши отвечали как-то уклончиво.

Раз гуляю я с Гердой, и подходит к нам управдом. И говорит:

— Слышь, Виктор Павлович, кажется, русским языком написано: «Выгул собак строго воспрещен». Ай ты читать не умеешь?

— А как же, — я спрашиваю, — насчет большого культурного значения? Сам говорил… Опять же и племянник…

— Ошибся, — говорит, — я в вашей псине. Занял непринципиальную позицию. А племянник в лесотехнический решил податься. И я его решение приветствую как сугубо правильное/

Вот оно как повернулось. Ну, да ладно.

Миновало еще какое-то время. Отправился я к нашим соседям с вкусными косточками для Герды, заношу палец, чтобы нажать кнопку звонка и слышу — сами знаете, какая звукоизоляция в нынешних квартирах, — слышу сквозь дерматин двери голос Федора:

— Куда на мое кресло, холера! С лапами на кресло! Пошла вон на место! Вон твое место, бездарность! Ах, ты не понимаешь по-хорошему, вторичная ты тварь!

И затем повизгиванье Герды, видать, он ее наказывает.

Клянусь, не хотел подслушивать! Но то, что случайно уловили мои уши, поразило меня в самое сердце. Как он мог так кричать на нее! Как мог поднять руку! На замечательную, прекрасную, неповторимую Герду!

Я не стал звонить в дверь. Я вернулся домой, а косточки по дороге выкинул в мусоропровод, хоть и жаль.

На следующий день к нам заглянул Федор.

— Тут, значит, такое дело, — сказал он, разглядывая свои ногти. — Короче, у Эры открылась аллергия на собачью шерсть. А мы знаем, как вы привязались к Герде. Она для вас сделалась как родная. Хотите, забирайте свое сокровище.

…Мне осталось сказать, что теперь Гер да живет с нами. Всякие надежды на то, что ее будут снимать в кино, рухнули. Но нас почему-то это мало тронуло.

Я думаю, может, это вовсе и не собачье дело. Гуляю я с ней на пустыре. Где гуляет и весь остальной псиный народ со своими хозяевами.

В результате мы с Гердой ждем прибавления семейства от славного пса Тихона, помеси дворняжки то ли с эрделем, то ли с фоксом. Кстати, вам случайно не нужны щеночки, задаром отдаем?

Писатель и окружающая его действительность

Жил писатель. У него была мама, такая очень полная, очень общительная женщина. К ней приходило обычно множество подруг. Новым подругам мама всегда показывала своего сына. Она открывала дверь в его комнату и говорила:

— Знакомьтесь! Мой сын! Писатель!

Писатель привставал из-за письменного стола,

раскланивался и краснел.

— Да ну! Настоящий! — хором изумлялись подруги и вытягивались на цыпочках, чтобы через головы стоявших впереди получше рассмотреть писателя.

— А то нет! Конечно, настоящий. Можете потрогать, — предлагала мама.

Самые отважные подходили к писателю и трогали его, убеждаясь, что тут действительно никакого обмана нет.

Писатель на это нисколько не обижался, он, в сущности, был добрый человек.

Только с новым романом у него не очень-то клеилось. И даже не столько со всем романом в целом, сколько с главным героем. Вначале писатель не мог на него нарадоваться: такой это был симпатичный герой. Выполнял план на 119,7 процента, учился в вечернем институте, а по ночам ломал голову над новым изобретением, которое обещало дать значительный экономический эффект, в предвкушении чего писатель бодро потирал руки. К сожалению, длилось это недолго. Герой вдруг начал заметно сдавать в работе (его показатели упали до 98,8 процента), пропустил несколько занятий в институте без уважительной причины, а так удачно начатый чертеж с изобретением, заброшенный, валялся на шкафу и уже успел покрыться толстым слоем пыли.

Вначале писатель расстраивался, как расстраивается отец за своего непутевого сына; когда же герой познакомился с девицей предосудительного поведения по имени Глория, то тут писатель не на шутку испугался. Он предпринял ряд неудачных попыток вернуть героя на путь истинный, но девица Глория вцепилась в молодого человека мертвой хваткой — видно, та еще была штучка!

От всего этого впору было захандрить. Писатель и захандрил. А когда человеку плохо, само собой, что ему надо попробовать как-то развеяться. Писатель надел пальто, нахлобучил ушанку, заглянул на кухню, где его мама с подругами поедали конфеты из огромной вазы и даже не обратили на него никакого внимания, и вышел на улицу.