Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 3. «Сатирикон» и сатриконцы

Ответствуй, гражданин, могла б стоять вселенна.
Когда бы человек умом не сознавал.
Что «собственность для всех всегда священна»?
Нет — шар земной тогда бы вор украл!
Ответствуй, гражданин, могла б стоять вселенна.
Когда б полиция преступный элемент
По тюрьмам не сажала каждоденно?
Нет — утонул бы мир в крови в один момент!
И если у тебя к законности привычка
В душе крепка и ты не идиот.
Ты не подумаешь, что жалкая отмычка,
Хотя б английская, пробьет закона свод.
И если ты не слеп, и если видят очи
И утра яркий свет, и сумрак тихий ночи.
Ужели скажешь ты, что жулика фонарь
Затмит свет истины?.. Алтарь — всегда алтарь!

Скажите мне вы, нежные супруги.

Когда, довольные, идете вы в постель,
А за окном беснуется метель,
Вы думали ль о том, кто там, под флером вьюги.
Стоит один, уставя на панель
Свой кроткий взор, борясь со сном злодейским?
Вы думали ль, что вы хранимы полицейским?!

А вы, любители валют, процентов, рент.

Кому стук счет милей, чем кастаньеты, —
Вы думали ль о том, что к вам в любой момент
Ворваться могут те, кто обществом отпеты.
Что вашей кассы сталь соломой станет ломкой
Пред их отмычкою, стамескою и фомкой?!

О, если думали, то заклинаю вас.

Не собирайтеся там, где не нужно, скопом!
Для каждого найдется свой указ:
Дворянам — барское, холопское — холопам.
Ее удел — все знать и превратить суметь
Преступных в честных, буйных — в чинных…
Уловлен ты в ее живую сеть,
Живи спокойной жизнью душ невинных.
Читай цензурное, люби и будь любим,
И сладок для тебя отчизны станет дым.

«Сатирикон», 1912, № 21

Алексей РЕМИЗОВ

Про мертвеца и про разбойников

Сказка

Жил-был человек тихий и работящий. Никитой звали. Изба его стояла на пустом месте, и вокруг на много верст жилья никакого. У Никиты было два сына — в зыбке и годовой — да дочь трех лет.

Раз Никита, поужинав, как спать ложиться, говорит хозяйке:

— Я завтра, Аграфена, помру, положи меня под образа и трое суток кади.

И как сказал, так и вышло: ночь проспал хорошо, ни на что не жаловался, а к утру, смотрят, чуть теплый — помер. Аграфена сейчас его под образа на лавку и кадить принялась. Двое суток кадила, а на третьи запамятовала: и то сделай, и другое, с ребятами и не то забудешь, — да и подумать надо, нынче и птица думает.

Ходит девчонка по избе и говорит:

— Маменька, отец-то жив, сел.

— Что ты, глупая, сел! Помер ведь.

А сама как заглянула в горницу, а Никита на лавке сидит, зубы бруском точит. Схватила девчонку да скорей на печку, окрестилась. Сидят на печке, не пикнут.

Наточил Никита зубы, встал с лавки и прямо к зыбке, съел ребенка, поймал другого — по полу ползал, — и этого съел, схватил из зыбки пеленки и пеленки съел, стал печь грызть.

— Господи! — замолилась Аграфена угодникам. — Принеси какого крещеного человека, спаси меня!

И отворились тут двери, входит Егорий Храбрый. Взял святой Егорий свое копье, ударил по голове мертвеца.

— Провались ты сквозь пол и сквозь землю в предвечную муку, окаянный!

Мертвец присел — только зубом скрипнул — и провалился.

А Егорий пошел из избы.

Аграфена-то думала, что это простой человек, ну кликать — не откликается. И напал на нее страх, думает: «Придет Никита, съест и меня». Слезла с печки да с девчонкой бежать. До росстаней добежала, передохнула. Пошли лесом.

Шли, шли и видят: идут навстречу старичок и старушка, кланяются низко.

— Заходите, — говорят, — к нам пообедать.

Аграфена было на попятный: чего-то все страх берет, а потом согласилась — голод-то не тетка, — согласишься, да и старичок и старушка очень уж ласковые.