Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 42. Александр Курляндский

А поженились мы так. Я только-только из армии вернулся. Слаще морковки, естественно, ничего не видел. Служил я в стройбате, в дремучих лесах. После Кубы, конечно. До бабы ближайшей километров тридцать. Болота, комары… А строим мы метро, как уверяет начальство. Все под землей, только нет туннелей. «Станция Междуреченская»… «Станция Лесная»… И все, конечно, хорошо знают, какое это метро. И наши, и деревенские, и тем более американцы… Так вот… Нас на этом «метро» гавриков тридцать. И еще старшина. Просеки рубим. Бульдозеры, экскаваторы. Котлованы под землей копаем. Ну, вроде станции. А разговоры, естественно, только об одном. Особенно по ночам в палатке. Все с ума сходят. А баба во всей округе одна, стрелочница. Сначала надо идти на север, потом через болото на юг, потом по узкоколейке километров двадцать, тогда на ее будку и выйдешь. Главное — узкоколейку не пропустить, она незаметная. Наших, стройбатовских, она уважала. «Во всей армии, — говорила, — лучше стройбата нет! Как мужа похоронила в Гражданскую, верность стройбату несу. Ни на танкистов, ни на артиллеристов, ни на кого не променяю». Я ее понимал. У тех — танки, «БТРы», пара часов — ив городе. Танцуй — не хочу. И кто, кроме «стройбата», к ней за тридевять земель пой дет? Никто. Поэтому она стройбат уважала. Кормила, поила, на дорожку узелок давала. Конечно, тем, кто дошел. Но бывали случаи, и не доходили. В сугробах замерзали. Хотя в смысле болот — зимой легче, не утянет. Зимой болото — форменный асфальт. Поэтому спорили, когда лучше ходить. Зимой или летом? Я решил серединку взять. Поздней осенью пошел, по первому морозцу. Но, как выяснилось впоследствии, немного заблудился. На север круче взял и вышел совсем на другую ветку. Там тоже будка была. Я радуюсь, что дошел, ногой дверь открываю… Вижу — стрелочница. Пышная, красивая. Ну, вся в моем вкусе. Решил: врут ребята про внешность, чтоб конкурентов не плодить.

«Привет, — говорю, — пришел передать от всей строительной роты».

Она хохочет: «Спасибо, красавец! Закусить не желаешь?» — «Желаю, — говорю, — но лучше потом». И гимнастерочку через голову — рраз! От спешки, видимо, или от сильного волнения пуговички нужные не все расстегнул. И голова моя в воротнике застряла. Ни туда, ни сюда… Никуда не проходит. Темно, душно, ничего не видно. А пуговицу на ощупь найти не получается. Наконец — надоело, дернул. По шву хрустнуло, и вылез на божий свет. В синей своей армейской майке. А красавица моя уже не одна. С ней мужик стоит. Угрюмый, с лопатой. Про мужика мне наши не рассказывали. «Вы кто, — спрашиваю мужика. — будете?» — «А ты как думаешь, кто?» — говорит мужик и смотрит на майку: «Уж так и жарко?» И тут до меня дошло. Это ее мужик, уж очень по-хозяйски он рядом стоит. И от волнения все в голове моей перепуталось. «Я знаю, — говорю, — вы кто. Вы муж ее. Вас по ошибке похоронили в Гражданскую…»

Ну а после, когда из армии пришел, естественно, куда первым делом? В магазин. Куда же еще? Вбегаю в магазин, в любимый вагончик, там — девушка. Совсем как стрелочница. Вся в моем вкусе. Только без мужа. Ну, и осе нью мы поженились. Только не пьет ни грамма. И меня не одобряет. Она и бутылку может разбить, вся бешенеет. Рука у нее тяжелая, к ящикам привыкшая. Иной раз так махнет, что как кот Мурзик летишь. Впрочем, это я уже говорил.

Утром я молоко в город повез, с Лизуниной фермы. Ну, ферма — это так говорится, ферма. На самом деле пять коров осталось после очередной зимы. А доярок еще меньше, одна Лизуня. Кто помоложе — в город, постарше — на печку. У Лехи права по пьянке отняли, вот мне и приходится совмещать: собственный трактор и его «молоковоз». Смешно, конечно, молока во всей цистерне ведер десять, не больше. В цистерне оно болтается, до города — час с лишним. И привозишь, в зависимости от количества ухабов, молоко, сметану, а то и масло.

Ну вот… Еду я из города обратно. На природу любуюсь. Все зеленым цветом покрылось: деревья, кустики, овраги. Только лес дальний — синий-синий. Не яркой синевы, а будто выцветший. Как тети-Марусин забор. Мужик ее, лет тридцать назад, на лакокрасочном работал и три бидона синей краски припер. И все у них стало синим: дом, забор, крыша. Только поблекло вскоре. Стало как дальний лес. Краска та для тканей годилась, для ситца, но не для деревянных поверхностей. И что характерно, когда он забор красил, на пиджак краской этой капнул. И вот где она первоначальным блеском сверкает. Но это, правда, на другом мужике.

И вот еду я себе, еду… Красотами любуюсь, кои никогда ранее не замечал. Сердце поет и прочие восхищения. Смотрю и глазам не верю. Со стороны оврага к дороге танк немецкий ползет. Вперевалочку, спокойно. Сизый дымок от выхлопа, спереди — дуло. Влезает на дорогу, поворачивает в мою сторону и дулом прямо в кабину целит. Тут я вообще… За что, думаю… Ах, гады, ах фашисты! Я ж не воевал. И в Германии Восточной не служил… За что?! Люк у башни отскакивает с грохотом, и оттуда высовывается…