Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 46. Александр Иванов

Я родился на земле Тавриды
И за это
Крым превозношу.
Запахи Массандры и ставриды
Персонально с той поры ношу.

Жил на Волге, зрея постепенно.

Грамоте учился, не зевал.
Был на стройке метрополитена
Плюс потом, конечно, воевал.

Проходя по всем анкетным данным,

Стал поэтом,
сидя на «губе».
Преодолевая постоянно
Вотум недоверия к себе.

Время шло,

меня начальник штаба
Ел глазами из-под козырька,
Мой талант районного масштаба
Вырос под эгидой ПУ РККА.

Жил я,

не надеясь на кривую,
Не копил зажиточных телес,
Заимел жену как таковую.
Уникально в классики не лез.

Путь торил и в радости и в горе,

Лишних причиндалов не беря.
И сугубо горд, что в общем хоре
Есть мое конкретное
«Уря!».

Не привык завидовать чужому,

У меня и мысли этой нет.
Если делать — только по большому
Счету, разумеется.
Привет!

Береза (Ирина СНЕГОВА)

Березы — это женщины земли.

___

Да, я береза. Ласковая сень
Моя —
приют заманчивый до всхлипа.
Мне безразлично, что какой-то пень
Сказал, что не береза я, а липа.

И нипочем ни стужа мне, ни зной,

Я все расту; пускай погода злится.
Я наливаюсь каждою весной.
Чтоб в «Августе» страницами пролиться.

Пусть критик

на плетень наводит тень.
Пусть шевелит зловредными губами.
Мы, женщины-березы,
каждый день
Общаемся с мужчинами-дубами.

Обжалованию подлежит (Владимир СОЛОУХИН)

Страдал Гаврила от гангрены,

Гаврила от гангрены слег…

Никифор Ляпис (Трубецкой)

___

Все началось с того, что проездом из Олепина в Париж был я на приеме у патриарха всея Руси.

Услышав мою фамилию, патриарх благосклонно сказал: «Христос с тобою!» — кивнул, пригубил рюмочку коньяка и откушал ложечку икорки.

Но в этот незабываемый для меня момент я вдруг почувствовал легкую ущемленную боль. Придя домой, я поднял ногу и спустил трусы (вернее, сначала спустил трусы, а потом поднял ногу). Сантиметрах в пяти ниже… и сантиметрах в трех правее я увидел крохотный бугорочек.

Естественно, я тотчас сел в машину, включил зажигание (опять кольнуло), выжал сцепление (слегка заныло) и дал газ (боль отдалась в пояснице).

…Светило было старое. Оно долго прилаживало слуховой аппарат, потом слушало мои сбивчивые объяснения, затем минут сорок искало очки и бинокль, потом вяло мяло пергаментными пальцами мой бугорок и наконец сказало: «Э-гм».

Итак, приговор вынесен! Значит, я обречен! Меня не будет! Конечно, я предполагал, что рано или поздно это произойдет. Но почему именно я и так рано? Беру наугад знаменитые имена.

Франс — 80, Тагор — 80, Толстой (Лев) — 82, Гете — 83, Чуковский — 83, Шоу — 94, Джамбул — 99.

Главное, что меня угнетало, это огромное количество незавершенных дел.

Надо начать и кончить два романа, повесть и три рассказа (стихи не в счет). Посадить и вырастить хотя бы корней 500 яблонь и груш. Взять со сберкнижки немножко денег (они как раз у меня кончились) и посмотреть у какой-то бабки икону якобы XIV века. Надо свести счеты с врачами нашей ведомственной поликлиники, которые ничего не понимают ни в литературе, ни в медицине и лечат всех писателей только от геморроя (но ведь не все писатели сидят; некоторые пишут стоя и даже лежа). И, наконец, заказать в Литфонде путевки в Коктебель на август и, огорчив старую семью, осчастливить мою молодую и прекрасную Еву, к которой раньше все относились плохо, зло, жестоко, потребительски (а я превыше всего ставлю духовное начало).

Интеллигентные кавказцы на «Волгах», взглянув на нее, превращались в баранов за баранкой. Но Ева, будучи белой женщиной, предпочитала волосатым грудям и цитрусам интеллект и антоновку.

…В конце концов выяснилось, что светило потухло, совершив последнюю в своей жизни ошибку (я был здоров как племенной бык).