Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 46. Александр Иванов

Быть может, я поверхностный
поэт?
Быть может, мне не стоило
рождаться?
Но кто б тогда сварганил
винегрет из битников, Хеопса и
гражданства?

…Мой Пушкин, самых честных

правил,
когда я Братском занемог,
ты б замолчать меня заставил
и разнеможиться помог.
М. Лермонтов, прошу тебя,
дай силу жить, врагов губя,
чтоб я в противника воткнул
и там два раза повернул
свое оружье. Враг завыл,
ругаясь из последних сил.

Назови мне такую обитель

образцовых читательских душ,
где бы мой не стонал
потребитель,
где оркестр не играл бы
евТУШ!

Есенин, дай на счастье руку

мне.
Пожми мою. Дружить с тобой
желаю.
Давай с тобой полаем при луне.
Ты помолчи. Я за двоих полаю.

Пройду я с Блоком мимо

столиков,
туда, где скреперы ворчат
и женщины с глазами кроликов
In Женя veritast» — кричат.

И вот теперь я обретаю вес,

как тот певец неведомый, но
милый.
Творение мое о Братской ГЭС,
клянусь, не стало братскою
могилой.

Прежде всего обратим внимание на два вопроса, которыми начинается пародия. Иванов не просто воспроизводит характерный для Евтушенко мотив беспощадной «самокритики», а сгущает его, подчеркивая то игровое начало, которое неизменно присутствует в самобичевании пародируемого поэта. Автор «Братской ГЭС» спешит сказать о себе самое худшее сам — чтобы этого не смогли сделать другие. «Быть может, мне не стоило рождаться?» Согласитесь, надо быть очень недобрым и нетактичным человеком, чтобы ответить: «Да, не стоило». В общем такое уничижение — паче гордости и гораздо расчетливее, чем наивное самовосхваление.

Пародируя «Молитву перед поэмой», Иванов не буквально следует за текстом, а «охватывает» лишь пятерых из семи классиков. И этого достаточно. Иванов «расшифровывает» несложные реминисценции, обыгрывая те же источники («Мцыри», «Незнакомка», «Собаке Качалова»), при этом он гиперболизирует некоторую банальность представлений о Пушкине, Лермонтове, Некрасове, Есенине и Блоке, отразившихся в поэме. Творческий дух этих поэтов в «Молитве» воскресить не удалось, великие тени не заговорили — поэтому оказывается мотивированным грубоватый эпиграмматический выпад: «Ты помолчи. Я за двоих полаю». А в итоге весь этот эффектный фрагмент поэмы, несмотря на всю коленопреклоненность автора, изрядно отдает духом саморекламы, что и подчеркивает пародист.

Пародия, пожалуй, огорчительна для пародируемого автора. Но вот что сказал по этому поводу он сам: «Если говорить об Иванове, он бывает жестковат, ядовит, но почти всегда — по делу. Сознательно гиперболизируя недостатки поэтов, он выполняет роль язвительного, но умного друга, а иногда и противника. Умный же противник полезней дурака обожателя.

Иванов написал обо мне, например, хлесткую, весьма нелицеприятную, но обворожительную пародию с колючим остроумным названием «Панибратская ГЭС». Зачем же опускаться до глупости, обиды?»

Обижаться или нет — это, конечно, личное дело пародируемого автора, это вопрос уже не литературы, а литературного быта. Но стоит обратить внимание на такую закономерность: среди тех пародируемых авторов, которые печатно выражали свою обиду на Иванова, никогда не было ни Ахмадулиной, ни Винокурова, ни Вознесенского, ни Жигулина, ни Кушнера, ни Мориц, ни Окуджавы, ни Самойлова, ни Слуцкого, — в общем, ни одного из настоящих, больших поэтов. В роли жалобщиков неизменно оказывались обладатели скромных или более чем скромных дарований. Настоящий поэт умеет постоять за себя не жалобами и протестами, а просто своим талантом, которого у него никто не отнимет, которому не страшны пародийные придирки.

Портретные пародии Иванова уступают аналогичным пародиям Левитанского и в тонкости, и в точности. Тем не менее у Иванова есть свое понимание и своя трактовка творчества обладающих индивидуальностью поэтов: назовем хотя бы пародии «Письмо Франсуа Вийону» (на Б. Окуджаву), «Глазковиада» (на Н. Глазкова), «Профессор, поэт и Анна», «Ужин в колхозе» (на Д. Самойлова), «Крик рака» (на В. Соснору), «День в Гиперборее» (на