Господа! Говорят: его надо похоронить. А вы спросите: кто будет лежать в его могиле? Он? Нет, это уже условный он. То, что от него осталось, — остатки останков, или, как сейчас бы сказали, «эксклюзив недвижимости». Но если этот «эксклюзив» долго держать в скипидаре, любой материал испортится. Мы многие годы принимали титанические усилия, чтобы сохранить объект в том виде, в каком он умер. Но беда в том, что на воздухе даже помидоры гниют. А в скипидаре они вообще приходят быстро в такое состояние, в котором их вообще нельзя есть. Более того, и не рекомендуется. Вы скажете: его не надо сравнивать с помидорами. Он — это святое. Правильно. Но если к святому мы будем относиться хуже, чем к помидорам, значит, у нас не будет не только помидоров, но и ничего святого. Раньше, когда он был еще он, он тоже считал, что святое — это чепуха, поповщина, пережиток капитализма. Сейчас же, когда он уже не он и сам давно стал в прямом и переносном смысле «пережитком», ибо живет среди нас в виде заскипидаренного, окислившегося трупа, мы должны поверить в нематериальное, то есть в чудо. Нам ведь необходимы вечные ценно сти. А то, что он — ценность, никто не будет оспаривать. Надо только понять, что то, что мы сейчас видим, это он, но не весь. Большую часть его мы не видим, и слава богу. Потому, что эту видимость нам не показывают. И хорошо, так как эту часть вечной ценности заскипидарили до такой степени, что смотреть не на что. Он — это айсберг, но без подводной части. Невидимость растворилась, а видимость в растворе. В общем, давайте навечно оставим все как есть. И будем ждать, когда уже ничего не будет. И дождемся.
Вот когда все останки растворятся без остатка, тогда его и развеем. Эксклюзивно. А сейчас рано… Рано его еще хоронить.
Господа! Всякий раз, когда нечего жрать, в нашей стране снова и снова на повестку дня встают вопросы языкознания. Смотрим русское телевидение, а там говорят вроде бы по-нашему, а половина лиц — негры. Переводчики что-то там круглосуточно бормочут, а взаимопонимания с Голливудом, если честно, у моего соседа деда Афанасия до сих пор нет. Да и мы сами не очень. Каждый не понимает каждого, поскольку у каждого есть свой ответ по всем вопросам. Судья не понимает преступника. Это понятно. Но почему преступник совершенно не понимает судью?.. То, что налоговая не понимает налогоплательщика, — это ужасно, но ведь и налогоплательщик отказывается понимать налоговую полицию. И это прекрасно, потому и отвратительно. Солдату не объяснишь, чего хочет генерал. Приказ «в атаку!» многими рядовыми воспринимается как повод к дезертирству. В новых песнях слов совершенно не слышно. А с другой стороны, может, это и хорошо. Дошло до того, что бомжи не хотят понимать олигархов, а те вообще отказываются с кем-либо общаться — только в Англии и только с русскими. Раскрученный бренд «Губернатор» частенько присваивается лицам, ранее называвшимся «секретарь обкома», а народ не привык и до сих пор путается. Когда, бывает, его самого зовут «электоратом», большинство волнуется и по привычке думает, что сейчас дернет. Нужны разъясняющие «баннеры», «слоганы», «синглы», «форматы», web-сайты и ресурсы, чтобы эти и другие маркетинговые знаки помогли нашему русскоговорящему меньшинству лучше ориентироваться в информационном пространстве вербальной аудитории Рунета. Такое впечатление, что все мы говорим на разных языках, включая страны СНГ, где только делают вид, что нас не понимают.
В этих условиях необходимо срочно принять Новый закон о языке. Если мы его не примем, нас, конечно, побьют. Но это будет означать, что коммуникация власти с народом восстановлена.
Чтобы руководить Россией, нам, к сожалению, необходимо сейчас учиться говорить по-китайски. Нам бы было хорошо, если бы у нас все было, как у них. Это вообще-то проблема титульной национальности. Однако, как выяснилось, многие нетитульные говорят по-русски лучше, чем титульные. Из-за этого участились случаи, когда многих депутатов понимают только те избиратели, которые не голосовали. И то с трудом. Те же, кто голосовали «за», вообще ничего не понимают. Но им и не надо ничего объяснять. Спрашивается, зачем нам иностранные слова, звучание которых потеряло полностью свое частичное значение. Например, слово «конституция» нервирует нацию, которой гораздо ближе Уголовный кодекс. Слово «федерация» понимаемо малыми народами совсем не так, как большими, а слово «референдум» по просьбе трудящихся должно давно звучать по-русски как «всенародное обсудилище».