Антология советского детектива-15. Компиляция. Книги 1-11

Они ели ячневую кашу с постным маслом, пили несладкий, отдающий жестяным привкусом чай, и Фомин рассказывал Алексею о людях, сидевших кое-где за столиками. Каждого из них он наделял громкими торжественными эпитетами:

— Вон в углу, видишь, — Адамчук, — шептал он, указывая на пожилого чекиста с густой сединой в коротких волосах. — Уполномоченный по бэбэ,*["15] гроза бандитов, самого Кузьку-анархиста изловил… А вон тот — Илларионов. О-о, брат, это человек! Пламенный борец, пощады врагу не признает! Как дорвется до дела — все горит под ним!..

У Илларионова были тонкие интеллигентные черты, движения порывистые и угловатые. Бледно-голубые глаза, глубоко задвинутые в глазницы, ни на чем не останавливались подолгу. Он казался человеком нервным и неуравновешенным.

Зато в третьем чекисте, на которого указал Фомин, уравновешенности хватило бы на троих. Звали его Никита Боденко. Огромного роста, косая сажень в плечах, медлительный и спокойный, он производил впечатление простоватого добродушного увальня. Ворот гимнастерки не сходился на его богатырской шее, а стол, за которым он сидел, казался ему не по росту. Фомин восторженно сказал:

— Силища у него, что у бугая! Киевский богатырь! Попадись ему Иван Поддубный — уложил бы, убей меня на месте!..

Фомин был недавно направлен на работу в ЧК райкомом комсомола, и эта работа наполняла его гордостью, которую он, как ни старался, не мог скрыть. Он любил говорить: «Мы, чекисты», «В нашем чекистском деле», и при этом румяное лицо паренька принимало важное выражение, которое еще больше подчеркивало его в общем совсем мальчишеский возраст — лет семнадцать, не больше. Брокмана он считал образцом чекиста и, захлебываясь от восторга, рассказал Алексею, как тот, руководя неделю назад облавой на политических бандитов, скрывавшихся в Сухарном, лично скрутил здоровенного бандюка, который все-таки успел прострелить ему мякоть левой ноги.

— Знаешь, какая у него рана? — говорил Фомин. — Во! С кулак! А он хоть бы день отлежался! Ходит! Все ему нипочем!

Мимо их столика прошел стройный цыганковатый парень в черной косоворотке, подпоясанный наборным кавказским ремешком. Кобура револьвера, привешенная к брючному поясу, приподнимала рубаху сзади.

— Ты чего тут заливаешь, Федюшка? — спросил он, окидывая Алексея недобрым настороженным взглядом.

— Здесь лудильщиков нету, в другом месте ищи! — оскорблено надулся Фомин.

Парень нахлобучил ему кубанку на нос:

— Ишь ты, чакист!

— Руки-то не распускай! — крикнул Фомин. — Тоже манеру взял.

Парень хохотнул и отошел к окну выдачи. Он заглянул в кухню и что-то сказал — там засмеялись. Он был очень красив — смуглый, чернобровый, с тонкой, как у девушки, талией и кудрявыми волосами, выбивавшимися из-под бархатной кепки.

— Между прочим, железный человек! — вполголоса сказал Фомин. — Серега Никишин. В деникинской контрразведке побывал, ребра переломаны. А здесь, знаешь, кем? — И шепотом: — Комендантом!.. Потому он такой весь и дерганый. И пристает потому… А так парень ничего.

Больше он ничего не успел рассказать: его вызвали наверх.

Пообедав, Алексей пошел в город.

Прежде всего он отправился по адресу, данному ему Фельцером, в сапожную мастерскую. Сгорбленный, подслеповатый сапожник пообещал сшить сапоги за три дня.

Теперь оставалось еще два дела: повидать сестру и устроиться на ночлег.

С Екатериной Алексей давно потерял связь. За последний год он не получил от нее ни одной весточки. И хотя могло случиться, что письма сестры просто не находили его на фронте, ко многому привыкший за эти годы Алексей готовил себя к любой неожиданности.

Шел он по родной улице, узнавая незабываемые ее приметы: акации вдоль устланных известковыми плитами панелей, заборы, в которых известна каждая лазейка, гранитные тумбочки у ворот, покоробившиеся, порыжелые от времени номерные знаки…

Подходя к своему дому, он невольно сдерживал шаги.

Дверь открыл незнакомый старик.

— Давно не живут, — сказал он, — больше года. Дом сдали… Кто ж их знает, куда уехали. Говорили, в Большие Копани, а после был слух, что в Екатеринослав… Нет, письма никакие не приходили. Вы кто им приходитесь?

— Привет привез от брата, — сказал Алексей и попрощался.

На душе было скверно. И оттого, что в отцовском доме живут чужие, и от беспокойства за сестру. И ко всему прочему теперь пропала надежда хоть что-нибудь узнать об отце, от которого Алексей тоже не имел вестей. А найти Екатерину удастся, должно быть, не скоро: до Екатеринослава далеко…

С жильем устроилось неожиданно просто. Выручил все тот же Федор Фомин, у которого Алексей спросил, не знает ли он, где поблизости сдается комната.

— Давай ко мне! — предложил он. — У меня маманя да сестренка Люська. Они рады будут. Пойдешь?

— Пойду, — сказал Алексей, — мне спать негде. Фомин сбегал куда-то предупредить, что уходит, и повел Алексея на Забалку, где он жил.