Антология советского детектива-22. Компиляция. Книги 1-24

— Не, Сымон, не, дараженьки, выйди ды паглядзи на зорачки, панюхай свежага паветра, там, глядзи, и сон пройдзе.

— Вот же полесский репейник, не даст человеку отдохнуть. Ну ладно, Михась, следующий раз я разбужу тебя минут за сорок. Не обижайся потом.

— Дзивак ты, Сымон, — ответит Лученок. — Разбудзи мяне своечасова, я в тую ж хвилипу прыму ад тябе змену.

С трудом, но все же удалось разбудить Звягинцева. Еще минут пять ему потребовалось для того, чтобы прийти в себя и принять дежурство. Разобрав постель, я юркнул под одеяло и тотчас заснул.

4

Мне показалось, что я не спал и двух часов. Раскрыв глаза, я не мог понять, в чем дело.

— Вставай, — теребил за одеяло Звягинцев. — Командир приказал тебе принести анодные батареи.

— Какие батареи? — не мог я понять.

— Анодные.

— Откуда?

— По рации передали, чтоб встретили дивизионный мотоцикл. Он везет нам анодные батареи и продукты.

— Сейчас же только пять часов утра. Кто поедет в такую рань?

— Это ты спроси у начальства. Ему виднее, когда посылать.

— Я же недавно сменился. Почему не Лученка?

— Командир сказал, что пойдет тот, кто сменился. А Лученку заступать.

Но делать было нечего. Приказ есть приказ, и его надо выполнять.

— Ну и порядочки.

Надев робу и зашнуровав ботинки, я неторопливо пошел вниз по направлению к дороге на Балаклаву. Вспомнился странный сон, увиденный этой ночью. Будто я стою в конце виноградника, а рядом со мною — Маринка. Береговой бриз шелестит колючими ветвями барбариса, а там, внизу, в ночной мгле все шумит и шумит море. Повернулась ко мне лицом Маринка, приложила палец к губам и сказала: «Спрашивай, но тихо, чтоб не услышали добруши». Я силюсь спросить Маринку, почему она многое скрывает от меня, и не могу, никак не могу открыть рта. Смеется Маринка, но тихо, будто это шелестит ветер. А потом обвила меня руками за шею и говорит: «Люб ты мне, а вот любить тебя мне нельзя». — «Почему?» — хочу спросить ее и по-прежнему никак не могу открыть рта. Маринка опять приложила палец к своим губам и так постепенно и исчезла, словно в тумане растворилась.

В одном месте, по дороге к Балаклаве, я споткнулся и чуть было не упал. А падать в этих каменистых местах опасно: можно шею свернуть. Стряхнув с себя дремоту, я пошел осторожнее. Окраина Балаклавы была пустынной, дорога — безлюдной. «Где же мотоцикл? Может, не успел приехать, подожду». Прошло добрых полчаса, а на дороге со стороны Севастополя так никто и не показался. Скрипнула дверь в первом доме, и во двор вышел седой старик.

— Доброе утро, молодой человек.

— Доброе утро, дедушка.

— Рановато тебя подняли.

— Служба, ничего не поделаешь.

— Известное дело. Служба, как и время, не ждет. Как-никак, а сегодня уже первое апреля.

«Идиот! Круглый идиот! — мысленно выругал я себя. — Как же я не догадался сразу? Поверил. И кому? Звягинцеву. Да у него ж на лице было написано, что врет. «Командир сказал...» А ты сразу и уши развесил. И поделом. Так тебе и надо, простофиля». Чтобы не показать, что я и в самом деле остался в дураках, я сделал вид, что кого-то увидел на дороге и быстро пошел в направлении Севастополя. Пройдя метров пятьдесят, свернул вправо и быстро зашагал в гору. По тому, как встретили меня вахтенные, я понял, что Звягинцев уже успел рассказать о своей проделке Сугако. Оба с серьезным видом спросили меня:

— А продукты где?

— Ну продукты — ладно, перебьемся как-нибудь, — продолжал издеваться Звягинцев. — А вот как быть с анодными батареями? Рация — такое дело: есть питание — работает, нет — не работает.

«Тихоня, тихоня, а туда же», — подумал я о Сугако.

— Без продуктов тоже нельзя, — заметил Сугако.

У него было очень странное, до сих пор неслышанное мною имя — Елевферий. Мне казалось, что он из семьи сектантов, каких-нибудь пятидесятников или адвентистов. Большей частью молчаливый, Елевферий, однако, пытался отстаивать свою точку зрения, когда речь заходила о каких-либо предрассудках. «Нет, вы мне скажите, — спрашивал Сугако, — почему люди верят в судьбу?» — «Это ж в какую такую судьбу?» — в свою очередь спрашивал Лев Яковлевич. — «А в такую». — «Ну вот ты, например, веришь?» — «Верю». — «Можа, ты и в бога верыш?» — вмешивался в разговор Лученок. Сугако еще больше поджимал нижнюю губу, так что ее почти не видно было из-за нависавшей верхней, и приглушенно говорил: «А это тебя не касается». — «Верыть, браточки, ей-богу, верыть». Елевферий мрачнел и взгляд его становился тяжелым, нелюдимым. «Нэ чипай, хай йому бис», — заключал Музыченко. После этого никто не хотел продолжать начатый разговор.

— Ну и сукин же ты сын, Звягинцев. Мало того, что сменил меня на полчаса позже, так ты, ни свет ни заря, погнал меня еще и за анодными батареями.

— А при чем тут я? Это командир сказал.

— Командир сказал, — передразнил я его. — Вот проснется он, узнает о твоих проделках да всыпет по первое число, тогда закажешь и пятому.

— Думаешь, если ты его дружок, то тебе все можно?

«Скажет же такое — «дружок». Знал бы ты, Звягинцев, какой я ему дружок — не захотел бы ты быть в моей шкуре», — подумал я и добавил вслух: