Антология советского детектива-22. Компиляция. Книги 1-24

— Что это? — удивился Лев Яковлевич.

— Блюдо по-Музыченко, — ответил я.

— Трипло ты, Мыколо, — обиделся Музыченко. — Знав бы, ничого нэ дав бы.

— Не трогай ты его, а то заберет все, что дал, обратно, — догадался, о чем идет речь, Лев Яковлевич. — А суп, или как его назвать, что надо.

— Если есть из чего — и дурак кашу сварит, — не согласился Звягинцев.

Этого я не ожидал даже от Семена. Столько старания и, выходит, все напрасно. Да нет же, я был уверен, что суп получился великолепный. А сказал Звягинцев так потому, что любит говорить наперекор. Даже обидевшийся на меня Музыченко, и тот решил защитить меня:

— Трипло ты, Сэмэнэ. Чого ж ты вчора нэ зварыв такого, як Мыкола? А було з чого.

Звягинцев, несмотря на то, что фактически осудил мое искусство в кулинарии, попросил добавки.

— Що, такый смачный? Щэ закортило? — съязвил Музыченко.

После супа были поданы бутерброды с растолченным салом, чесноком, перцем, а сверху еще и двумя кружочками украинской домашней колбасы. Первому я подал бутерброд (и не с двумя, а тремя кружочками колбасы) Музыченко.

— Петру Ивановичу, — сказал я почтительно, — особый бутерброд, так как все это из его посылки.

Музыченко промолчал, но по его тихой улыбке я понял, что он всем этим доволен. На этот раз даже Звягинцев не мог удержаться от восторга:

— Вот это да! К рюмочке бы такую закуску. Да ей бы цены не было.

Все сошлись на том, что ужин сегодня был почти праздничным. Я радовался, что у всех появилось хорошее настроение.

— Вот теперь можно и закурить, — сказал Звягинцев, доставая кисет.

Потянулись к своим запасам махорки и остальные. И, как водится, в такие минуты начинается беседа о том, кто и что видел или слышал от других, какие диковинные случаи были в жизни рассказчика, и вообще как много в мире вещей, которым человек никогда не перестает удивляться.

— А вот я расскажу вам такое, чего вы наверняка не то, что не слышали, но даже не поверите, — заинтриговал всех Демидченко. — Как, по-вашему, какой мех самый дорогой?

— Из каракульских ягнят, — авторитетно заявил Музыченко. — Та щэ з бобрив та горностайив.

— Куда ты со своими бобрами, — возразил Звягинцев. — Соболю нет равных среди зверей.

— А по-моему, дело не в бобрах и не в соболях, а в том, кто и как выделывает мех, — заявил Лев Яковлевич. — Мой дядя может сделать из шкур простых дворняжек такой мех и потом пошить такую шубу, что ее не постесняется носить самая шикарная баба.

— Мастерство— это вопрос другой. А мы говорим, сколько стоит какой мех. Так вот, — продолжил Демидченко, — можете вы себе представить шубу, которая стоит, как ванна из чистого золота?

— Ты, командир, маленько того, — не согласился Лев Яковлевич. — В Одессе бы знали про такую шубу.

— Выходит, нет.

— Командир, ты не знаешь моего дяди.

— Да причем тут твой дядя? Разговор идет про ценный мех.

— Ну и сколько же она стоит? — проявил нетерпение Звягинцев.

— Сто тысяч долларов. На рубли не знаю.

— Мама! Сто тысяч долларов? Побожись.

— Ну зачем мне божиться?

— Что ж это за зверь такой?

— Шиншилла, называется. А мех у этого зверька густой, с голубым оттенком, крепкий и легкий, как шелк. Лектор рассказывал нам, что дикие шиншиллы купаются в пепле от вулканов. Чтоб мех, значит, держать в чистоте.

— А что, есть и ручные?

— Есть, говорит, и прирученные. Их разводят, как у нас чернобурых лисиц. Эти любят купаться в песке. Вот, значит, какое дело.

— Слушай, командир, а этот лектор не врет, что их можно разводить, как кроликов. В Одессе ж столько песку.

— Вот чего не знаю— того не знаю. Ну ладно, кончай баланду. Кто меняет Лученка и Сугако?

— Я и Нагорный, — ответил Музыченко.

— Между прочим, вы, краснофлотец Нагорный, — обратился ко мне Демидченко, — могли бы сменить своего товарища и раньше. Всегда ждете напоминания.

Огрызнуться? Не стоит. Увяжется потом, как дворняжка, не отцепишься.

Когда я подошел к рации, Лученок внимательно слушал какую-то передачу.

— Что, Михась, концерт слушаешь? — спросил я, присаживаясь к столу.

— Цс-с! — не отрываясь от шкалы настройки и не поворачивая головы, шепотом ответил Лученок.

Может, какой-нибудь личный разговор услышал. Рядом с нашей волной иногда слышатся радиотелефонные разговоры между какими-нибудь геологическими партиями или экспедициями.

— Ты ведаешь што? — заговорщицким тоном сообщил мне Михась, снимая наушники. — Быццам зусим недалёка працавала нямецкая рацыя. Цераз микрафон. Што гэта можа значыць, як ты думаеш?

— Как это недалеко? — не понял я.

— А вось так. Як наша дывизиённая.

— Ты что, Михась? Как же это может быть? На каком хоть языке шла передача?

— У тым-то и справа, што на нямецкай мове.

— А может быть, это какой-нибудь корабль или подводная лодка в нейтральных водах?

— Можа быць. Аб гэтым я не надумав.

— Ну, Михась, ты так можешь такого страху нагнать, что спать не будешь.

— Ды я сам напужався.

Лученок расписался в вахтенном журнале, передал наушники и уступил мне рабочее место.

— Не задерживайся, а то ужин остынет.

— Не, гэта ад мяне не уцячэ, — ответил Михась, направляясь к кухне.