Антология советского детектива-32. Компиляция. Книги 1-20

— Очень хорошо сделал. В тот день — помнишь? — этот человек от смущения ушел из дому, — сказал Муртузов, намекнув на свое неудавшееся угощение. Зулейха-ханум так потом извинялась за него. Говорит, Мехман очень стеснительный. Ты хорошо поступил, очень хорошо. Только человечность, доброта имеют истинную ценность… Посмотри у себя там, может, еще что-нибудь найдешь, годное для больной, неси не стесняйся. Услуги твои не пропадут, понял? Храни оружие сто дней, однажды оно пригодится, ясно? В один из этих ста дней…

Муртузов посмотрел прямо в лицо Мамедхану. Мамедхан вежливо прикрыл правый глаз рукой.

— Все ясно.

— Говорят, что арык надо закрывать со стороны источника, его питающего. Наш арык такой, что каждый человек может нуждаться в нем.

— Если даже и не придется припасть устами к воде этого арыка, — все равно — наш долг уважать приезжего.

— Тебя, я вижу, не придется обучать азбуке. Ты уже кое-что усвоил…

— Как может ничего не усвоить тот, чьим учителем был брат Муртузов?

Человек в калошах, стоя наверху, заметил:

— Кто может упрекнуть нас за проявление человечности? Это же все по-человечески делается.

Муртузов хитро улыбнулся и многозначительно прибавил:

— Все надо сеять в свое время и в свое время пожинать. Нельзя косить зеленые колосья.

Муртузов потрогал правой рукой кисть левой руки и спросил:

— Ну, а тикающие как? Служат? Действуют?

Мамедхан уклонился от прямого ответа:

— Разве я часовщик? Почему ты спрашиваешь у меня? — и, избегая дальнейших разговоров на эту тему, удалился.

Муртузов вызвал Явер на галерею и кивнул ей на кур. Она быстро принялась за стряпаю, приготовила куриный бульон. Зарринтач налила дымящийся бульон в тарелку и подала больной. Но та отстранила рукой тарелку в простонала, не раскрывая глаз: «Вызовите маму… маму…»

Немного погодя пришел Кемал Саррафзаде с врачом. Он спросил у сестры о состоянии больной. Зарринтач печально махнула рукой. Врач опять внимательно осмотрел больную и сказал, что, пожалуй, надо бы выполнить ее желание — Это может успокоить ее нервы. Состояние больной тяжелое, лечение скорее даст желанный результат, если больная будет спокойна…

— Надо все сделать для ее спасения, — заметила Зарринтач. — Она столько перенесла.

— Дитя истосковалось по родной матери, по ласке, — поддакнула Явер Муртузова.

И она, и все собравшиеся — Зарринтач, ее брат Кемал, Муртузов, человек в калошах — стали уговариватъ опешившего Мехмана сейчас же отправить телеграмму матери Зулейхи.

Когда врач увидел, как все ухватились за его совет, он сказал еще более весомо и строго:

— Да, да, лучше сделать заранее, чтоб потом не раскаиваться. Последствия могут быть очень серьезны. Раньше всего нужно, вернуть больной покой, ослабить нервное напряжение… Если ей так уж хочется увидеть мать, пусть мать приедет…

И снова все в один голос поддержали его. Муртузов выступил вперед.

— Товарищ прокурор, — сказал он, стоя в позе человека, готового выполнить любой приказ — ринуться в огонь и в воду. — Я сам лично поеду ее встретить.

Явер Муртузова так расчувствовалась, что кинулась целовать больную.

— О, лучше бы я, старшая сестра твоя, заболела вместо тебя, — сказала она. — Одно ваше слово, Мехман, и мы пешком пойдем за мамой…

— Смотрите, аллаха ради, она как серна красива, — воскликнула Зарринтач, приглаживая черные растрепанные волосы Зулейхи. И добавила: У-у, какой-то злой человек сглазил ее. У-у, чтобы огненная стрела пронзила его глаза, чтоб язык его высох во рту!

Мехман все еще колебался, состояние больной не казалось ему таким серьезным, как об этом вопили все вокруг, а ему меньше всего хотелось приезда Шехла-ханум.

Но Зарринтач не отставала от Мехмана, просила. Явер всхлипывала. Муртузов принес карандаш и бумагу. Скрепя сердце он, наконец, решился и написал телеграмму. Человек в калошах схватил бумажку и побежал на почту.

Муртузов крикнул ему вдогонку:

— Эй, найди ты начальника, скажи: Муртуз говорил, что это «молния».

Все сразу же смекнули, что приезд Шехла-ханум, горячее желание Зулейхи видеть ее в своем доме означает окончательное исчезновение старухи Хатун, так ревниво оберегавшей Мехмана. И хотя они вслух об этом не говорили, но все прекрасно поняли друг друга. Кроме простодушной Явер Муртузовой, искренно жалевшей больную, все думали только о своих собственных интересах. Во взгляде каждого можно было прочесть, что было у него на уме. Да, все надеялись на одно: меч прокурора, — так горячо взявшегося за дело, скоро притупится. Откровеннее всего радовался человек в калошах. Выбегая с телеграммой, он обвел всех ехидным взглядом своих маленьких глаз и проговорил: «Да-а!» С тем же веселым выражением лица вошел он в кабинет начальника почты.

— «Молния», родненький.

— Куда это, Калош? — спросил тог.

— Не видишь, что ли? Теще прокурора…

— Говорят, его мать уехала отсюда, обидевшись на что-то. Чем-то она недовольна…

— Такой женщине, как она, никто не угодит.

— Почему это, Калош? — продолжал расспрашивать начальник почты.

— Невестка ей не понравилась…

— Наверно, прокурор сам ее отправил, правда? Не по своей же воле она уехала от сына…