Антология советского детектива-32. Компиляция. Книги 1-20

Зивер-ханум то выходила на кухню, то возвращалась обратно. Она заметила расстроенное лицо дочери и растерянность гостя. Стараясь рассеять печаль овладевшую всеми, она, усевшись на край тахты, бодро заговорила:

— Наш Мелик очень мнительный, вздрагивает от любого шороха. Когда мы были в Шувелянах, он прислушивался к шелесту веток и спрашивал испуганно: «Что это такое?»

Профессор покачал седой головой.

— Стоит ли искать своего врага вдали, когда он находится здесь, поблизости, живет с тобой. Дети подумают, что я трус.

Зивер-ханум посмотрела на Мехмана и, ласково улыбаясь, пояснила:

— То есть я хочу сказать, что как только у нашего Мелика заболит голова, он начинает составлять завещание.

— Часто менять завещание — признак слабоволия, жена. — Меликзаде немного рассердился, и это придало ему энергии. Он сел, опираясь на подушки, — Если тайну человека не узнает жена, сам бог не раскроет ее.

Но Зивер-ханум даже слушать не хотела эти насмешливые упреки.

— Это, наверно, сотое завещание нашего Мелика…

— Нет, тысячное, — почти крикнул профессор. — Будь ты хоть семи пядей во лбу, жена считает тебя несмышленым младенцем…

Мехман встал, накинул на плечи старика тонкое шелковое одеяло. Профессор признательно сжал его пальцы.

— Наша хозяйка не даст человеку даже поболтать спокойно.

Зивер-ханум поправила свои пышные седые волосы и сказала:

— Вообще, я не люблю слез, не люблю завещаний, Мелик.

— Выходит, надо быть немым и умалчивать о неминуемом?

— Можно не молчать. Но к чему поднимать шум…

— Ты поверишь, друг мой, вот такой упрямой и строптивой она была всю жизнь, с первого дня свадьбы, — пошутил профессор.

— А, по-моему, Зивер-ханум очень любит нашего учителя. — Мехман почтительно склонил голову перед старой женщиной. — Разве без любви она могла бы пройти такой долгий путь рядом с вами?

— Да, они как Лейли и Меджнун, — сказала Дильгуше.

— Ну, Лейли никогда так не мучила Меджнуна, как моя жена мучит меня. Ох, сколько месяцев я из-за нее терзался.

— Почему, мама, ты его так долго мучила? — спросила Дильгуше с любопытством. — Разве он тебе не нравился?

— Потому что отец мой не соглашался выдать меня за этого Мелика. До самой кончины своей его тревожила страсть Мелика к книгам.

— Кто же тогда двинул вперед свои войска, чтобы силой отнять Лейли у эмира? — спросила Дильгуше, веселея.

И мать ответила уже совсем весело:

— Я сама отозвалась на тяжелые страдания черно кудрого Меджнуна, носившего тогда пояс с медной бляхой.

— Сколько же лет прошло с тех пор, жена? — оживился Меликзаде.

— Прошел ровно сорок один год, Мелик.

Дильгуше посмотрела на Мехмана.

— Мама любит переводить разговор на воспоминания.

— А почему наша Зивер любит больше воспоминания, чем нынешнее? спросил профессор у Мехмана и сам же ответил: — Потому что она всегда читала увлекательные сказки и дастаны о любви.

— Да, слава аллаху, я не перелистывала никогда ни одну из тех книг, ответила Зивер-ханум и открыла дверь в соседнюю комнату. Все четыре стены уставлены были книжными шкафами. Видели вы когда-нибудь подобный океан книг? И все про законы…

— Жизнь без законов была бы сплошным хаосом. — Профессор неожиданно для всех встал и хотел подойти к книжной полке. Но Зивер-ханум схватила больного за руку и удержала.

Разговор стал более спокойным. Дильгуше рассказывала о фабрике, Мехман о районе. Зивер-ханум подала еще по стакану чая. Она заботливо положила в стакан больного варенье и помешала ложечкой. Он проследил глазами за ее движениями и снова вспомнил.

— Всему виной старость, Зивер… Когда-то я носил форму гимназиста. Пояс с медной бляхой. Разве тогда я заводил речи о смерти?

— Но и тогда тебя нельзя было оторвать от книги, Мелик.

— Разве я был тебе. недостаточно предан, Зивер… Разве можно было оторвать меня от тебя? Но теперь уже резко дует ветер старости.

— «Ветер Старости»! — повторила Дильгуше. Она старалась казаться веселой. — Папа определенно хочет стать поэтом…

Профессор не позволил себя сбить.

— Девочка, как бы мы ни старались забыть этот не преложный закон смерти, он неизменим. Зивер-ханум обидела меня. Я никогда ни в Шувелянах, ни в каком-либо другом месте не вздрагивал от шума и шороха кустарника. Напротив, я шел туда, откуда доносился этот шорох.

— Если не пугался, то зачем ходил, Мелик? — возразила жена.

— За виноградники я боялся, Зивер, за виноградные лозы. Хотел сберечь плоды труда своих рук. Если человек долгие дни, босой, неутомимо трудится на горячем песке, взращивая лозы, он не может спокойно спать, когда в саду раздается шорох.

Мехман взглянул на старинные стенные часы и стал прощаться.

— Я совсем заговорил тебя? — спросил профессор. — Но разве можно быть без спора, без обмена мнениями. Мысль человека неутомима, она рождает тысячи вопросов.

— Да, ваши слова мудры и поучительны… — ответил Мехман. Он видел, как слаб профессор, и хотел поскорее уйти, чтобы дать больному отдохнуть. Но в глазах у того снова вспыхнули веселые искорки.

— Нет уж, не до такой степени… Нельзя принимать мои слова за абсолютную истину, за догму…

— Я пойду, профессор, уже поздно…