Антология современной французской драматургии. Том II

Я не в счет, и я ничего не стану передавать, не хочу, не мое это дело. Я в этом не участвую.

Как это вы только что сказали?

«Настроит против меня».

ЛУИ. Мне нечего сказать ни за, ни против.

КАТРИН. Вот и хорошо. Отлично. Тем более. (Уходит.)

ЛУИ. Катрин, вернитесь! Катрин!

ЗАКАДЫЧНЫЙ. Я ее верну. (Выходит.)

ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. Елена?

ЕЛЕНА. Да?

ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. Зачем это ты так демонстративно слоняешься туда-сюда, прохаживаешься так, будто надеешься, что тебя остановят и спросят?

ЕЛЕНА. А сам-то ты почему сюда притащился?

ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. Мне некуда больше идти.

ЕЛЕНА. Так и я могу тебе сказать то же самое: я не знаю, куда мне еще идти.

ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. Они нас не хотят.

ЕЛЕНА. Мне страшно.

(…)

СЮЗАННА. А эта девушка, Катрин, и подумать было нельзя, когда мы познакомились, она казалась такой хрупкой, беззащитной, то ли чахоточной, то ли сироткой в пяти поколениях, но мы ошибались, слишком были самоуверенны: она способна сделать свой выбор и принять решение, простая, ясная и точная.

И хорошо излагает.

ЛУИ. А ты не меняешься, Сюзанна.

СЮЗАННА. Кто, я?

ЛУИ. Ну да. Всегда имеешь сложившееся мнение…

СЮЗАННА. Нет.

По правде говоря. Все реже и реже. В данный момент — возможно, но больше почти никогда. Последний залп в твою честь, только чтобы выразить сожаление.

Что?

Что ты сказал?

ЛУИ. Ты о чем?

СЮЗАННА. Потому что в подобной ситуации Антуан обычно говорит мне: «Сюзанна, заткнись!»

ЛУИ. Извини, не знал.

«Сюзанна заткнись».

(…)

ЕЛЕНА. А между тем я могла бы еще занять это место, могла бы еще прийти и рассказать, как постепенно начала сходить с ума, при том что никто этого не видел, не замечал, не хотел поверить.

Обо всем этом времени, когда я стала никем, когда я приходила и оставалась никем, об этой безмолвной жизни, которую вела рядом с вами и которая не принималась в расчет. Обо всем этом времени, которое проживаешь среди других, таких же забытых людей. Вы меня забыли, даже не заметив этого, не дав себе труда обратить на это внимание, а между тем вы ведь считали, что следует заботиться, беспокоиться о тех, кого любишь.

И постепенно я начала сходить с ума, помешательство было тихим, без ненависти к окружающим.

Просто я шла и тихо воображала себе, что меня держат за руку или за плечо, и радовалась этому воображаемому счастью, и мне были хорошо, и я была одна, и говорила, и отвечала на тайные признания, которые кто-то шептал мне на ухо.

Я была рядом с вами, среди вас, но вы с некоторых пор были так поглощены друг другом, что меня как бы и не было, я больше не существовала, была с вами, но как будто чужая, как иностранка, как отсутствующая. Меня не существовало. Я говорила с мертвыми.

Я была наедине с собой, в своем одиночестве, меня не слышали, мне даже умирать было необязательно, чтобы исчезнуть.

Я ничего не значила.

(…)

МАТЬ. Меня это не касается.

Я часто вмешиваюсь не в свое дело и не очень-то меняюсь, всегда была такой.

Они хотят все тебе высказать, я их слышала много раз, я их знаю и все это знаю, как не знать?

А если бы даже и не слыхала, могла бы догадаться, сама бы догадалась, и все бы точно совпало.

Они хотят тебе высказать, узнали, что ты приезжаешь, и подумали, что могут тебе высказать, имеют что сказать, давно хотели, и вот наконец возможность.

Им захочется тебе объяснить, но они не сумеют хорошо объяснить, потому что плохо тебя знают или не знают совсем.

Сюзанна например, совсем тебя не знает, она может только воображать себе, что знает, всегда одно воображение, ничего реального, а этот, Антуан то есть, тут другое дело, он знает тебя, но на свой манер, как все и всех, как знает каждую вещь или как хочет знать, составив себе собственное представление и не желая от него отступиться.