Антология современной словацкой драматургии

ЛАНЧАРИЧ. Мештерко, это — один прибор… (голова)… Это — другой… (живот), а это — третий… (пах). И всем приборам что-нибудь да надо, поэтому я о них и забочусь! Что было бы, если бы у мужчины не было этих приборов? Я что-то не так говорю?

РИЕЧАН. А сердце?

ЛАНЧАРИЧ. Что сердце?

РИЕЧАН. Ну, сердце!

ЛАНЧАРИЧ. А я и забыл об этом. Ну что ж, и сердце будем считать прибором. Вот только куда мы его приделаем? Сюда?.. (Пах.)

РИЕЧАН. Волент, почему ты не женишься? Быть женатым лучше, не так ли?

ЛАНЧАРИЧ. Да?

РИЕЧАН. Думаю, что так.

ЛАНЧАРИЧ. У меня еще много времени, зачем спешить? Всегда подрастают новые барышни, которых я могу, как я выражаюсь, положить под себя. И легче всего ложатся самые молоденькие. Когда им приспичит… так они уже не думают о морали. Они никогда не отговариваются, мол, нынче — нет, голова болит, у меня это самое… мигрень, поясница болит…

РИЕЧАН. Тебе бы надо жениться.

ЛАНЧАРИЧ. А-а-а-а… оставьте меня в покое! Стоит только один хомут надеть себе на шею, как уже никогда не узнаешь, что ты настоящий мужчина. Потому что замужняя уже не нуждается в хорошем мужике. Зачем? Ведь вы должны это знать лучше, чем я, ведь вы старше.

РИЕЧАН. Да… мужчина должен быть мужчиной. (Уходит.)

ЛАНЧАРИЧ. И к чему это он начал с этой женитьбой? Надеюсь, что он не собирается от меня избавиться? Мало я для тебя сделал… что ли?!

Картина 8

Новый дом РИЕЧАНА.

КУКИ. Когда ты сердишься, ты напоминаешь мне ягненка.

ЭВА. Почему ягненка?

КУКИ. Ты делаешься похожей на ягненка. Так кротко, покорно сидишь… я бы даже сказал, что скучно. Тебя что-то беспокоит?

ЭВА. Сегодня мы были у врача.

КУКИ. Ой, с вами что-то случилось?

ЭВА. Ничего, ничего. Просто пошли показаться. Мама сказала, что теперь это модно, что так положено. Вот мы и пошли.

КУКИ. А мне прошлой ночью приснилась голая женщина! Она лежала в саду среди яблок, арбузов, красного перца… И грызла тыквенные семечки. Ты любишь тыквенные семечки?

ЭВА. Я больше люблю подсолнечные.

КУКИ. Мне всегда снятся такие необыкновенные сны. Если бы я тебе их рассказал, ты бы покраснела, как тот перец. Расскажи мне что-нибудь об этом Палё.

ЭВА. О каком?

КУКИ. Ну, о том, ученике… который тебя называл Эвчо.

ЭВА. Ага. Когда отец пошел в партизаны, то забрал его с собой. Они были вместе в горах. Когда мы сгорели, отец вернулся. Его закрыли в быстрицкой школе и там били…

КУКИ. Кого?

ЭВА. Но ведь я же говорю… отца били, и он потом лежал в амбаре. И вдруг он во тьме увидел, что на него смотрят два знакомых глаза.

КУКИ. Это был Палё?

ЭВА. Да. Палько поймали немцы. Отец откупился… Дедушка заплатил за него. А Палько отвезли в лагерь. Оттуда он уже не вернулся. Кто знает, где он сейчас лежит. У многих такая участь, даже могилы своей не имеют… (Расчувствовалась.)

Входит РИЕЧАН и наблюдает за парочкой.

КУКИ. Мир отвратительный! Отвратительный и несправедливый. Разве я кому-то сделал что-то плохое, почему у меня больные легкие?

ЭВА. Почему ты не покажешься врачу?

КУКИ (смеется). Ты и в самом деле этакий ягненочек!

ЭВА. Как это? Ты смеешься надо мной?

КУКИ. Нет. Даю клятву всемогущему пенициллину, что я люблю тебя. У тебя глаза словно терновые ягоды, Эвча…

ЭВА. Когда мы вместе, у меня так кружится голова. (Замечает отца.) Что вам нужно? Чего вы все следите, как вонючий кучер?! Кто вас сюда звал? Исчезните… чтобы мои глаза вас не видели!

РИЕЧАН выходит на улицу.

Улица, на которой расположена мясная лавка.

Стоя на коленях, передвигается ФИЛАДЕЛЬФИ, будто собака, что-то ищет.

РИЕЧАН. Вы что-то потеряли, пан Филадельфи?

ФИЛАДЕЛЬФИ. Да… потерял. Страшно важную вещь… пуговицу! Помогите мне ее найти.

Риечан наклоняет голову и учтиво помогает искать.

Мы пили в «Централе»… налакались до упаду. И Полгар, и этот албанский кондитер Беким. Потом мы начали о политике и по дороге домой подрались.

РИЕЧАН. Политика — худая вещь.