Антология современной уральской прозы

— Мурзик жалобу написал: телеграммы не принесли тут... на его рожденье. Они теперь нам мстят: носят по три раза одну и ту же телеграмму, поздно ночью и рано утром в том числе, чтоб досадить. Но на разных бланках. То розы, то гвоздики. Мы с Бобом поднимаемся по лестнице, а почтальон нас обгоняет с телеграммой. Я расписалась, почтальон разочарованно убрёл вниз, а Боб: почему поздравительные телеграммы ночью?.. На бланке — каллы. Боб: «Если нас поздравляют, то... ты мне ещё не ответила!» «Совсем тебя развезло», — говорю... Такое уж у него хобби — всем объясняться. Опять его водевилит.

(Капа — Людмиле, 1968 г.)

— Капа! Ты ведь не Лариска!.. ТЕБЕ он не посмеет так просто... Вот сейчас явится трезвый, с розами и на коленях повторит своё предложение!

(Людмила — Капе, 1968 г.)

— Сама я уже тогда знала, что Боб не явится ни с розами, ни без оных, потому что... не потому что я без оных была, а просто... в любимой песне Боба граф что утром думает: «Что было ночью — словно трын-трава... Привет! — Привет! Хорошая погода. Тебе в метро, а мне вот на трамвай».

(Грёзка, 1992 г.)

— «Гоголевец» висел на стене и привычно окуривался читателями-почитателями. И весь посвящен мне! Капа стоит — брызгает духами на свою статью. Я говорю: хватит! Я польщён, но надо снять! Деканат нас в порошок сотрёт! Кстати, познакомься, это Евка, манекенщица...

(Царёв, 1968 г.)

— Боб ручку у меня поцеловал и спросил у Царёва: «Где месторождение таких длинноногих?»

(Евка, 1968 г.)

— Помню: все читают «Гоголевец», тут же кто-то кому-то наспех пересказывает сюжет «Фауста», и вдруг все замерли. «Как говорил Фауст, чувства превыше всего...» — услышала я последнее из Гёте. Галя Гринблат щёлкнула волшебно своим зонтом, и он... начал складываться в огромный алый цветок. Волшебно! На всю жизнь я запомнила это чувство зависти! К капиталистическому чуду... В тот миг я просто не могла ненавидеть мир империалистов, понимаешь!.. Галин алый зонт — подкоп под коммунизм, я чувствовала это. Комсомольский значок прямо сжигал грудь. Такое вот раздвоение личности испытала... да-да... А в Париж Галя не ездила — Царёк вечно всё преувеличивал.

(Четверпална, 1968 г.)

— Ну, что тебе, Капа, сказал Боб? Ничего? Негодяй. Отмстить ему! Око — за зуб!..

(Людмила — Капе, 1968 г.)

— Людмилозавр, ты сегодня кровожадна, как никогда! Разве что женить его надо, чтоб не превращал в хаос жизнь женщин. Разум должен торжествовать над хаосом... Шерерша хорошо умела это делать — женить...

(Капа — Людмиле, 1968 г.)

«Галя Гринблат пришла на медицину и как ни в чём не бывало стоит читает наш «Гоголевец». На Царева просто жалко смотреть! Ешё б секунда, и я все ей высказала б... Как можно бросить такого человека!»

(Из дневника Дунечки, 1968 г.)

«Мурзик научил меня от гайморита по-йоговски промывать нос подсоленной водой. Вкуса слёз. Очень хорошо знаком мне этот вкус. Спасибо Бобу!»

(Из дневника Капы, 1968 г.)

— В ЦУМе встретила Мурзика. Чудеса! Он всегда походил на Меньшикова, который с картины Сурикова «Меньшиков в Берёзове». Но перестройка же — и он перестроился: ёжик на голове, на американского бизнесмена стал похож.

(Н. Г., 1992 г.)

— А я сегодня видела нашу курносую, как смерть, деканшу и не узнала её!

— Что, Грёзка, она так изменилась?

— Нет. Я так изменилась. Склероз. Она первая поздоровалась...

— Грёзка, у тебя это специально?

— Что?

— Кофта наизнанку. Помню: в детстве бабушка учила: если в лесу заблудишься, надо платье переодеть наизнанку, чтобы найти дорогу...

— Значит, вы думаете, что я заблудилась в жизни? А вы не заблудились — подстилаясь?

— Что?

— Навозом ложась под следующие поколения? Это самое что ни на есть заблуждение, советское, опять жить ради светлого будущего... У вас валокординчик есть? Дайте, я выпью... да не каплями, а всё.

(Разговор, 1992 г.)

— По коридору больницы ползли полчища пиявок. Там дневной свет ещё — пиявки отливают зелёным... Ползут, как слепые в пространстве, словно спрашивая всем своим видом: зачем мы здесь оказались? Куда дальше двинуть?.. И тут встречаю Процкого. Он мне сказал: студенты-медики закончили опыты и слили в унитаз две огромных бутылки пиявок... а они вот ползают теперь по больнице...

(Боб — Сон-Обломову, 1968 г.)

— Боб закричал: «Ты присосалась ко мне, как пиявка! Тебя и в унитазе не утопить, как этих кровососов». Я вижу: с одной стороны, поносящий сын, с другой — словесно поносящий Боб... И тут я поняла: они послали его, чтоб мне показать, какой он негодяй... Чтоб меня окончательно столкнуть в яму. Я сказала себе: выстою. Поцеловала Боба в щеку и ушла в палату.

(Лариска, 1968 г.)

— За что я не люблю вашего Боба — за несчастные глаза влюблённых в него женщин!

(Посторонняя, 1992 г.)