Антология современной уральской прозы

А мой перевёртыш-сад — между умброй пятидесятых и кукольниками-сиренями, что меняют перчатки синих и белых голубков, но аве-август сдует и белых, и мавров с глобуса... и скользнут голубыми ослушниками — в надворные травы: голубиные перья? или нераскрытые, как заговор, лихие цветочки, упорствующие на шпагах стеблей, закусившие цветение досиня — обещанием, скомканным в тайну морем, а процветаем, — шепнут мне с высот, — только ночью... но как! — осыпаться мне слизняками лун, так цветёт одна Италия! Одна-две, не больше... И каждую ночь от Лукавой Клятвы собираюсь — разбить сон вдребезги, в подноготную ночи — и застукать... августейших шутов, что вывели меня жить — и просадили... процвели за моей спиной — а при мне осыпались... И пошли на повышение в гондолах кустов-голубятен...

И за августами — Осень: запойное, но величественное Лицо, багровое от натуги, объятое необъятным — и лопнувшее... Сентябрь — походя заголивший дрожащие ветки, их подражания — танцевальному повороту некоей улицы... обнаживший в их отсоединившихся фракциях — вдруг! — рефракцию другого города, налетевшего — ветреным югом, сверкнувшего — слитком тайны! И терраса в саду, и Магда в террасе — там... на краю света моря, и сплотиться с ними — лишь нажав на загребущие стрелки, сбросив с плотика откружившие пары цифр (NB! — сравнить часы с танцплощадкой)...

И город, и сад так небрежны и необязательны, что весьма многосмысленны и не обязательно — бродячая и продажная деталь, режущая глаз андалузским псом старых оборотней-дворов... И пока разыгрывают пантомимы деревьев, уже разыгрывают меж собой — сбитое с толку время, снятое сливками с часов... и часы, сбивающие время в сливки... И проступают в натяжках прочих картин: слагаемые сюжета, слагающие явь классическим прозрачным стилем призрака... Но чёрная вязь букв, посаженных на желтеющий лист — чем не сад? А вставшее в буквах море света — море. В общем, в начале — Слово, какой роман — моя жизнь! — вначале сюжет, к коему и подбираются ( и Слово стало плотью...) натуральный продукт, живые картины... шарады... базарный выбор!

Но вряд ли это — история предопределения: роковые рококо, якобы предшествующие революциям — Святые Якобы... произнесение знаменитых фраз и разыгрывание — с листа — избитых сцен гнева, например — с ведущим битьем у собеседника сервиза, подвезённого — на заказ, к битью — через всю Европу... Наберут соответствующие обороты яви — профилем натурщицы в мушке — и перепишут историю, как Пьер Менар, автор «Дон Кихота», но скорее — как море, навечно сдувающее с южного города — временность пространства... И вначале — Собственное Слово, а за ним уж — писанный предмет или влиятельный синоним, и чтоб затвердело — верно, запишут. Как — дурная бесконечность? Да не бить сладкозвучный сервиз снова и снова — уж точно не уцелеет в Истории. Разобьётся — История.

Но когда повторяется столь знаменитый сюжет, что невежественно — не повторить! — и знаменит повторениями... или — повторяющимися с персонажами однообразными превращениями... и ублюдки-случайности давно узаконены — кем только ни учтены, все — в ведомости... А герой, нашумевший блестящими македонско-ганнибальскими стилизациями, — вдруг! — давит Похождения графомана,чтоб со всей артиллерией острот закопаться в метельные дебри, каковая озимь... урожай артиллерийских стручков так его огорошит и так рассадит по островам... что тоже — в ведомости каждого. Но развернув, как Весна, шестьсот тысяч листов, налаживает сюжет, как переправу через Неман, чтобы в последний миг едва успеть — не соскользнуть с пера! И профилирует — наполовину в походе, чеканя увязшей на виду, отставшей половиной — барские прощения... и романтическое отступление в несваренный реализм, эта длиннота: горбун-второгодник с искривлением циферблата, не читающий будущего — герой?!..

Но предшествует — Собственное Слово, и известно: гении дурно разбирают свой почерк, и в тексте — великая революция...

...во время которой — некто N, дурно отвечающий прекрасно написанному, владелец ржаной горбатой пайки, сердечно прихватывает последнюю в пир к тонким аристократам — замещая лучшее зрелище, запуская ржание — и, зелёный, уже, практически, ствол... да, ствол века... хм. И, зелёный, уже, по сути — побег... да, лавра — вечнозелёного... Но в нескольких кварталах от голодранца рассыпает кадрили — или луидоры в очко — та, что станет его женой, скорей — во дворце, чем в хижине, верней — красавица-сестра Свободы и — карты на стол: будущая императрица! Каковое будущее и в ней — сейчас. И заплечный роман — так снесет им головы — поочерёдно — давно известен, врождённый... Роман в романе — год-другой спустя... на прописную сентенцию для такой-то страницы?! И — не броситься к императрице немедленно? О, прописной сумасшедший... среди строчных.