— Она — вон она, — ответил Цаца и добавил. — Забейте болт! Не вздрагивайте, друга мои. Самособойность несебечевойна, воттаковость самособойна, вы же еси овцы подле меня.
— А какая она, эта самособойность? — спросили его.
— Ого-го какая она, — ответил Цаца и добавил:
— Если ля-ля, то фа-фа, други мои.
При этом он зарычал, завизжал и засветился, как галушка. Вот какой мудрый и страшный был Цаца.
Бабочки порхали па́рами среди тростника. Студент Ли глядел на них и восхищался. Не забывал он любоваться-таки и опавшими лепестками абрикоса. Уже к вечеру он направился к дому, проходя мимо озера, где плавали мандаринские утки, и увидел девушку, собиравшую жёлтые сливы.
Увидев красавицу, студент Ли подбежал к изгороди из бамбука. Сердце юноши затрепетало от радости, и он почувствовал, как тонкий аромат разливается повсюду. Студент Ли окликнул красавицу, которую звали Си. Девушка была из рода Чань, дочь Ван Ченя и У Син. Девушка обернулась, и юноша прочёл ей отрывок из «Лаосина».
Девушка улыбнулась, тогда Ли предложил ей предаться радости, но девушка отказалась, т. к. происходила из благородного рода и очень боялась родительского гнева.
Тогда студент Ли сказал:
— Давай предадимся радости так, как это делали Шунь-Лунь, живший в горах Айо, или Сяо Гун из Вэньчжао.
Девушка в своей жизни ничего кроме «Шуцзина» не читала и поэтому не слышала ни о Шунь-Луне, ни о Сяо Гуне. После того, как юноша рассказал ей о них, девушка согласилась.
Они вошли в дом и восторженно наслаждались друг другом до утра, причём так, что Си осталась девственницей.
Наутро Ли, взяв пригоршню розовых персиков, лежавших в вазе возле окна, вышел в изумрудный сад и направился к воротам.
— Приходите сегодня вечером, — сказала Си вслед студенту Ли. — И когда взойдёт луна, мы снова предадимся радости.
— Хорошо, — ответил студент Ли.
Ну, листья падают. Ну, ветерок подул. Ну, настроение плохое. Ну, скука. Ну, вообще жить неохота.
Ну, вот вам сермяжная правда. Ну, вот какие чудеса.
Ну, всё это с рифмой. Ну, поток-лепесток. Ну, домик-гномик. Ну, написал длинное-предлинное стихотворение и складно. И зачем всё это надо? Кому?
Если у нас гласность есть и можно свободно высказываться, то я во всеуслышание заявляю: никакой гласности у нас нет!
Так. Но если такие вещи заявляются вслух, открыто, то, стало быть, некоторая гласность всё же есть. Видимо, на самом деле настало наше время! Что ж мы молчим? Что ж вы молчите? Давайте все хором, вместе, громко крикнем: нет гласности! Нет! Нет! Нет!
Видите, уже все массово говорят о том, о чем думают, — смело, не взирая на лица. Все! А раз все говорят — молчать уже нельзя! Раз уже точно, наверняка, как пить дать можно и даже нужно, то я вынужден высказать некоторые свои соображения насчет так называемой «гласности». Лично мне кажется, что всё-таки её как таковой пока ещё нет, но в то же время у нас кое-что сказать можно, а раз так, то позвольте мне высказаться и очистить душу: нету у нас гласности, не было и не будет!
Видите! Что говорят! Что пишут! Всё, что хотят! Всё говорят, никакой цензуры, во все стороны гласность! Так что, пользуясь тем, что гласность наконец-то настала, признаемся в конце концов, хотя бы друг другу, что нет у нас никакой гласности...
Но может быть, мы неправильно строим мысль? Если гласность есть, то надо так и говорить: есть гласность. А если нет гласности, то... да, тут, конечно, опять же надо говорить, что она есть. Значит, если мы говорим «гласность есть», из этого следует сразу два следствия: первое — что гласность есть, второе — что гласности нет. То есть, 50% гласности и 50% безгласности. Причём к началу следующей пятилетки безгласность у нас уже достигнет 0,07%, а в экспериментальных районах даже 0,06 процента, то есть это будет меньше, чем в развитых, развивающихся и неразвивающихся странах вместе взятых. И таким образом, к концу 20-го века мы достигнем всеобщей и полной гласности.
Но гласность не придёт сама собой по воле рока. Всеобщая гласность будет достигнута всеобщими усилиями. Ещё есть и в обозримом будущем будут сохраняться отдельные проявления безгласности. Мы должны в трудовых коллективах, на производственных собраниях пресекать попытки говорить неоткрыто, непрямо, без критики. Подрастающие поколения должны уже с пеленок знать: «Молчун — находка для шпиона». Молчание — нравственный СПИД. Одна паршивая молчащая овца портит бочку говорящего мёда. Кто не говорит, тот не ест. Век живи, век говори!