Антология современной уральской прозы

— Надежда Константиновна! — догадалась на сей раз малышня.

Распахнулись двери. Ильич и Надежда Константиновна, легки на помине, вошли в избу!

— С новым годом, детки! — снимая шубу, поздравил Ильич присутствующих. — Эхё-хе! Детоньки! Ского я к пгаотцу Магсу уйду, недолго осталось. Но вы наше с Магсом учение не забывайте потому, что оно вегно. А этот Иоська Виссагионович даст вам без меня пгосгаться. Помяните моё слово.

Дети скукожились, как воробьи.

— Ну что заггустили! Гасскажите-ка нам стишки. А, Надежда Константиновна! Давненько мы с тобою стишков не слушали.

— Ха-ха-ха, — засмеялась Надежда Константиновна, учительница, дети.

Прошло тридцать с небольшим лет. Подросли горкинские ребята и уже не кружились под Новый Год вокруг праздничной ёлки, а валили огромные ели на лесоповале возле Ивделя. В Кремль для наркомовских детей пилили ёлку Пётр и Василий.

— А ведь как в воду глядел Ильич, а?

— Не вякай ты! Ошибка вышла. Разберутся. Правда всё равно на свет выведет. Реабилитируют нас.

Посмертно всех горкинских ребят реабилитировали, назначили вдовам пенсии, зацвела на полях кукуруза, полетел в космос Юрий Гагарин, Фиделька прогнал с Кубы буржуев — совсем близко до коммунизма стало.

— Говна тебе, а не коммунизма, — подумал Лёнька и пнул Никитку под жопу. — Иди-ка, лысый, выращивай огурцы на огороде.

Наклеил «новый ильич» Лёнька себе мохнатые брови, навесил на грудь орденов и поехал в заграницу речи толкать.

— Разрядка, взаимопонимание, отдельные недостатки, развитой социализм, сиськи-масиськи.

— Что за сиськи-письки? — не может понять Вилли Брандт.

— Наверное, это он «систематически» произносит, — предположил Жискар д’Эстен.

— Так оно и есть, — заключила Индира Ганди. — Челюсть у него вставная.

Подразрядился Лёнька и влез в Афган, да и помер. Загудели ВИЗ, Уралмаш, БАМ, КамАЗ, Братская ГЭС. Мир праху твоему, генсек Лёнька.

Вытащил Андроп из стола досье на всех членов и хлоп по столу:

— Все вы тут у меня, все, засранцы. Устроили тут, понимаешь, блядство!

Забегался старый партизан Андропка, слёг — не помогла и интерпочка.

— Ну, теперь я, — сказал Чернявый.

— Да уж, — подумал Мишутка. — Посиди, старый пердун, маленько, повоняй напоследок.

И раз такая карма пошла, Чернявый тоже дубу дал. Громыко набрался духу и говорит:

— Ну всё, хватит! Пусть молодёжь погорбатится. Ты, Мишутка, антилигент, во лбу у тебя пометка, стало быть, неспроста, и жинка книжки читает — авось что у тебя и выйдет.

— Один не справлюсь, — заробел Мишутка.

— А ты не боись, чурок да черножопиков усатых мы того, приосадим. Рашидке с Кунявкой по сранделю отвесим, говноеды такие, а тебе пришлём крепких ребят с Урала.

— Вот это другое дело, тогда ладно, — согласился Мишутка.

Набрал Громыко телефон:

— Эй! Девушка! Сыверловск, пожалста! Ёлкин! Это ты? Давай, Ёлкин, езжай до Кремля. Живёхонько! А то передумаем.

Шмыг-шмыг, а Борька Ёлкин уже тут как тут.

— Давай, Николаевич, орудуй заместо Гришина, разгребай всю эту парашу.

Ёлкин засучил рукава:

— А щё! Ёлки, мол, палки! Мы это разом. Я это среднее звено вот как терпеть ненавижу!

И давай Ёлкин москитов шерстить, так что они запищали и к Лигачёву побежали стучать:

— Мать вашу, твой Борька нас затрахал. Пини его, Егорушка, под срандель, а мы уж за тебя горой.

Но Ёлкин всё прочухал и дожидаться не стал, пока его обсерют, и поднял бучу:

— Да я с такими, как Егорка и Щебриков, срать рядом не сяду. А Горбащёв Сергеищ уже на себя культ личности тянет — со всеми селуется. Опять, значит. Я с вас устал. Увольте в производство, пожалста.

— И пусть канает, оглобля такая, — раскричались москиты.

Ушёл Ёлкин в Госстрой простым министром. Сидит он дома, чай пьёт, яблоки чистит, кожурки грызёт, всё равно что Владимир Ильич, думу думает:

— Ну щё. Щас Горбащёв и без меня управится, коли так. Рыжик подсобит, коли щё. А Рябцев-то, какой иудушка, землящка обсерил, не застеснялся. Ай-ай!

А супружница ему говорит:

— Кончай, Борь, сам с собой бормотать, свихнёсся разом. Пошли-ка лучше на наутилусов, поглядим, как землящки наши твист лабают, все москиты их нахваливают.

— То, дурёха, не твист, а рок. Понимать надо. И не хвалят, стало быть, а тащатся — это тебе не симфония, где в ладоши хлопают да кемарят, это, бестолочь, вроде как бы битлы нашенские или ролинги. А москиты потому торчат, что сами кайфу придумать не умеют, обожрались нашими сосисками, вот их от этого дела и пучит. Кхе!

Шло время к Новому Году. С Урала Борьке телеграммы приходят: «Держи, мол, земеля, хвост морковкой. Хэппи, мол, нью ер!»

— И то веселей, — улыбается Борька. — Пусть себе Зайкин повертится, коли так, а мы ещё щайку позузеним, похлебам по-нашенскому. Куда спешить.

— Да уж, — согласилась супружница. — Без наших-то уральских их чурки да хохлы в два счёта обсосут, как липок обдерут, под нулёвку обкорнают.

— Вот увидишь, коли Зайкин не по-моему будет делать, обдрищутся они по-чёрному.

— Уже обдристались, — поддержала супружница.