Антология современной уральской прозы

После уже, став завсегдатаем, после того, как у него самого, в квартире первого этажа через двор несколько раз побывала сама хозяйка и другие завсегдатаи её дома, после того, что он рассказал хозяйке, как нашел её и как к ней попал, он задавал ей свой первостепенный, свой главный вопрос: о том как она сюда попала, в этот двор, в этот дом, где родилась. «Каким ветром?» — спрашивал он. Выслушав вопрос, хозяйка было засмеялась, потом махнула рукой. Улыбаясь, поминутно останавливаясь и отворачиваясь, чтобы просмеяться, она заговорила:

— Не поверишь, хотя нет, ты-то как раз поверишь... В том-то, понимаешь, и дело, что я не должна была родиться, меня вообще не должно было быть на этом свете. Врачи в один голос твердили моей матери, что это гиблое дело. А сам понимаешь: когда все так уверяют — надо обязательно родить. Она ходила со мной, — ой, чего говорить! — все месяцы согнувшись, чтобы живот был параллельно полу. Да, это ещё не всё: «по-японски», как сейчас говорят, я родилась у моря, в Крыму, и до половины срока, до рождения по-нашему, жила там. А отец мой, умный человек, — он родился и вырос здесь — знал, да и так всем было ясно, что война приближается, и не миновать её. Он был уже вовсе не молодым человеком, лесным инженером, окончил лесную академию. Вот, и на свет я явилась непосредственно здесь, в этом самом городе, конечно, ничуть не похожая на своих сестер. Потом, вскоре, началась война, отца из-за возраста на фронт не взяли, а до нас войну не допустили... Сейчас! — хозяйка вскочила, побежала в комнату и вернулась с фотографией в руке, — Они!.. В том числе и они..., — она расправила ладонями края снимка и прижала его к столу: бронзовые десантники стояли по пояс, по щиколотки, по плечи — единой группой — в полосе прибоя.

— Этот памятник должны были поставить в Феодосии, но не собрали средств и не нашли, говорят, достаточно свободного места — это на берегу-то! — ну и ещё что-то такое же... Он есть теперь лишь у меня дома. Скульптор уничтожил макет и оставил снимок мне. Одна из самых последних его работ...

— А кто он — из местных, столичный?

— Его уже нет в живых.

1982—1997

АНДРОЩУК Иван Кузьмич

1958

Охотники за именами

Одно время, пока не постиг истинной природы вещей, я много путешествовал. Из этих путешествий я привозил истории одну удивительнее другой; по крайней мере, такими они мне тогда казались. Вот одна из них: её рассказал мне пожилой человек, с которым мы плыли в одной каюте из Сиднея в Лондон.

«Меня зовут Берн Йохансен: я ношу это имя уже пятьдесят лет, хотя на самом деле мне намного больше. Я возвращаюсь на родину, в небольшой городок Энборг на севере Дании. Там, скорее всего, я уже не застану ни друзей, ни знакомых, ни родных — я ведь был одним ребенком в семье. Да и сам Энборг теперь, наверное, стал совершенно другим — я ведь не был в нем полвека. Спросите, зачем же тогда возвращаюсь? Бог весть. Что-то тянет туда. Это как боль: бывает, болит нога, зуб ноет. Так у меня болит Дания — и с приходом старости эта боль становится всё острее и невыносимей.

Как я уже сказал, я не всегда был Берном Йохансеном. Было время, когда я и знать ничего не знал ни о Дании, ни о Энборге. Родился я в лесном селении йе-кйори на людоедском острове Малаита. Род моего отца происходил от арековой пальмы, мать принадлежала к тотемному обществу собаки. Но не пытайтесь найти в моем облике папуасские черты: их нет. События, которые произошли полстолетия назад, многое изменили. Тот, кого вы видите перед собой, — Берн Йохансен из Энборга, а не безымянный уроженец Соломоновых островов.

Я не оговорился, сказав «безымянный»: дело в том, что у меня раньше действительно не было имени. Когда отец и другие мужчины отправились за именем для меня в селение горных людей, их встретили отравленными копьями. Горные люди откуда-то узнали о готовящейся охоте за именами и устроили засаду. Нас с матерью, согласно обычаям племени, забрал к себе брат отца. Мать скоро умерла, и я остался один в большой чужой семье.

Здесь я не чувствовал себя пасынком — родители не делили детей на своих и чужих, и даже странное прозвище Игису, Безымянный, которым меня окликали, не казалось чем-то обидным. Детские годы мои ничем не отличались от детских лет любого папуасского мальчика: те же друзья, те же игры, те же запреты и тайны. Словом, пришло время, и меня, как и других юношей моего возраста, перевели в мужской дом.

Вскоре я влюбился в девушку по имени Уалиуамб. Уалиуамб была редкой красавицей и дочерью вождя нашего селения. Её отец, казалось, не возражал против нашего брака — и я начал готовить свадебные подарки.

Но случилось так, что как разв это время в селение пришёл белый человек. Его звали Берн Йохансен, и он был немногим старше меня.

Берн попросил разрешения пожить с нами некоторое время. О себе он сказал, что пришёл собирать и описывать травы и деревья, растущие в наших лесах. Вождь встретил гостя радушно и даже назначил ему проводника: выбор пал на меня.