Антология средневековой мысли. Том 1

Тем временем я изучил начальные правила логики у Вильгельма Суассонского, который позднее, по словам его последователей, изобрел прием, опрокинувший старую логику, так как позволил строить неожиданные заключения и разрушать устоявшиеся положения древних. После занятий с Вильгельмом я направил его к упомянутому выше учителю. По-видимому, там он и узнал, что из двух противоречащих друг другу положении можно сделать один и тот же вывод, хотя Аристотель и учил иначе, говоря, что если есть противоречие, то нет необходимости, чтобы за ним было единство, а если есть единство, то нет необходимости, чтобы было противоречие, — ибо ни из противоречия ничто не возникает, ни противоречие не может возникнуть из чего-либо.

Стесненность в средствах, просьбы коллег и советы друзей вынудили меня взять на себя обязанности учителя, и я подчинился. Лишь к концу третьего года, вернувшись в Париж, я разыскал магистра Гильберта и стал его учеником в диалектике и теологии. Но очень скоро он нас покинул и его сменил Роберт Пулл, равно прославленный и своим добродетельным образом жизни, и своими знаниями; а затем меня взял к себе в ученики Симон из Пуасси, хороший лектор, но плохой полемист. Двое последних были моими наставниками только в теологии.

Так, в занятиях различными науками промелькнули у меня почти двенадцать лет. И тогда мне показалось, что было бы приятно повидать старых товарищей, с которыми я давно расстался и которых диалектика все еще удерживала на Холме св. Женевьевы. Я хотел встретиться с ними, чтобы обсудить те вопросы, которые прежде казались нам неясными, и оценить наши успехи обоюдным сравнением. И вот я нашел их точно такими же и на том же самом месте, где они и были, когда я их оставил. Оказалось, что они ни на пядь не продвинулись вперед и не добавили ни одного даже самого малого довода к разъяснению прежних вопросов. Они по-прежнему сидели над теми же темами, которыми они пользовались, чтобы расшевелить своих учеников, и преуспели лишь в одном: разучились соблюдать меру и забыли о сдержанности. И это до такой степени, что мысль о возмещении утраченного ими могла вызвать только отчаяние. Таким образом, я на опыте убедился в том, что и без того можно было предполагать: если диалектика облегчает изучение других наук, то, оставшись наедине с собой, она становится бессильной и бесплодной. Ибо, если нужно оплодотворить душу для того, чтобы принести плоды философии, она должна зачать извне.

<...>

Глава XX [499]

Аристотель утверждал, что роды и виды не существуют, а только мыслятся[500]. Зачем тогда обращаться к изучению того, что такое род, если заранее известно, что он вообще не существует? В самом деле, бессмысленно исследовать, каково количество или качество того, чего нет: ведь если ты отнимешь у чего-либо субстанцию, то у этой вещи ничего другого не останется. Если Аристотель, отнимая у родов и видов существование, прав, усилие последующего исследования ради изучения субстанции, количества, качества или причины напрасно, поскольку свойство того, что не является субстанцией — невозможность быть соотнесенным либо с количеством, либо с качеством, и невозможно определить причину, через которую то, чего нет, было бы тем или этим, или стольким или таким. Поэтому следует отказаться от мнения Аристотеля, принимая существование универсалий, или необходимо возразить мнению, которое приписывает универсальность звукам[501], речам, чувственным вещам, идеям, формам природы или совокупности, потому что нет сомнения, что их единичности существуют.