О лирическом начале в драматургии А.П. Чехова.
Чеховские драмы пронизывает атмосфера всеобщего неблагополучия. В них нет счастливых людей. Героям их, как правило, не везет ни в большом, ни в малом: все они в той или иной степени оказываются неудачниками. В «Чайке», как помним, пять историй несчастливой любви. В «Вишневом саде» «недотепистость» – характерный признак всех действующих лиц.
Всеобщее неблагополучие осложняется и усиливается ощущением всеобщего одиночества . В драме Чехова царит особая атмосфера глухоты – глухоты психологической. Люди слишком поглощены собственными бедами и неудачами, а потому они плохо слышат друг друга. При всей взаимной заинтересованности и доброжелательности они никак не могут пробиться друг к другу, больше разговаривают «про себя» и «для себя». Это порождает и особое чувство драматизма жизни . Зло в пьесах Чехова измельчилось, проникло в будни, растворилось в повседневности. Поэтому в драмах Чехова нет явного виновника и конкретного источника человеческих неудач. Прямой носитель общественного зла в его драмах отсутствует. Возникает ощущение, что в нескладице отношений между людьми в той или иной степени повинен каждый в отдельности и все вместе. Поэтому в пьесах Чехова приглушены конфликты , отсутствует принятое в классической драме четкое деление на положительных и отрицательных героев. Даже «пророк будущего» Петя Трофимов в «Вишневом саде» одновременно и «недотепа» и «облезлый барин», а отчаянный выстрел дяди Вани (пьеса «Дядя Ваня») в профессора Серебрякова – промах не только в буквальном, но и в более широком, символическом смысле: он ошибается в своем идеале, в жизненной цели.Как же строит свои пьесы Чехов? Прежде всего, драматург разрушает сквозное действие
(ключевое событие), организующее сюжетное единство классической русской и западноевропейской драмы. Однако драма при этом не рассыпается, а собирается на основе иного, внутреннего единства. Из множества разных, параллельно развивающихся судеб вырастает единая судьба, формируется общее настроение .Чехов открыл в драме новые возможности изображения характера
. Герой раскрывается не в борьбе за достижение цели, а в переживании событий личного и общественного бытия. Пафос действия сменяется пафосом раздумья. Текст драмы порождает лирический подтекст, действие управляется " подводным течением » (Вл. Немирович-Данченко).В драме Чехова несколько стушевана речевая индивидуализация героев. Их речь
, как правило, мелодична и поэтически напряжена. Эта лирическая приподнятость нужна Чехову для создания общего настроения, пронизывающего от начала до конца его драму и сводящего в художественную целостность царящий на поверхности диалогический разнобой.Если подойти к «Вишневому саду» с традиционными мерками, то перед нами вроде бы представлена четкая расстановка социальных сил, сложившихся в русском обществе к началу XX века. Уходящее дворянство (Раневская и Гаев), поднимающаяся и торжествующая буржуазия (Лопахин), новые революционные силы, идущие на смену дворянству и буржуазии (Петя и Аня), – всё это показано в пьесе. Однако центральное сюжетное событие – борьба за вишневый сад – лишено того значения, которое отвела бы ему классическая драма. Лопахин, русский буржуа, лишен хищнической хватки и агрессивности по отношению к старым «хозяевам жизни». Да и сами дворяне не оказывают никакого сопротивления Лопахину. Получается так, словно бы имение само слывет ему в руки, а он покупает вишневый сад неожиданно для самого себя.
В чем же главный узел драматического конфликта
? Вероятно, не только в экономическом банкротстве Раневской и Гаева. Ведь уже в самом начале пьесы у них есть реальный вариант экономического процветания, предложенной по доброте сердечной тем же Лопахиным: сдать сад в аренду под дачи. Почему же отказываются от него герои? Потому что для Чехова их драма более глубока, чем элементарное разорение, глубока настолько, что деньгами её не поправишь и угасающую в героях жизнь не вернешь.Чехову важно было передать: драма жизни заключается в разладе самых важных, коренных её основ. Через всю пьесу тянется лирический мотив одиночества и ускользающего времени.