Антоний и Клеопатра

Два документа помчались в Рим: письмо и завещание Марка Антония. Гай Сосий отдал завещание на хранение весталкам, хранительницам завещаний всех римских граждан. Завещание считалось священным, его можно было открыть только после смерти завещателя. Весталки были хранительницами завещаний еще со времен царей Рима. Но когда Агенобарб сломал печать на письме Антония и прочел его, он выронил свиток, словно обжегшись. Прошло какое-то время, прежде чем он молча передал его Сосию.

— О боги! — прошептал Сосий и тоже бросил письмо. — Он что, с ума сошел? Ни один римлянин не имеет права совершить даже половину того, что сделал он! Незаконный сын Цезаря — царь Рима? Гней, ведь он это хочет сказать! А Клеопатра будет править от его имени? Он действительно сумасшедший!

— Или сумасшедший, или постоянно под действием каких-то зелий.

Агенобарб принял решение:

— Я не буду читать это письмо, Гай, это невозможно. Я сожгу его, а вместо него произнесу речь. Юпитер! Какое оружие это дает в руки Октавиану! Ведь весь сенат немедленно встанет на его сторону! Ему ничего не придется делать для этого!

— Ты не думаешь, — неуверенно предположил Сосий, — что Антоний специально поступает так? Это же объявление войны.

— Риму не нужна гражданская война, — устало проговорил Агенобарб, — хотя я подозреваю, что Клеопатра с удовольствием повоевала бы. Разве ты не понял? Не Антоний писал это, а Клеопатра.

Сосия охватила дрожь.

— Что нам делать, Агенобарб?

— Сделаем, как я сказал. Мы сожжем письмо, и я произнесу речь всей моей жизни перед этими жалкими, выжившими из ума стариками в сенате. Никто не должен знать, до какой степени Антоний находится во власти Клеопатры.

— Защищать Антония всеми силами, да. Но как освободить его от Клеопатры? Он слишком далеко от нас… О проклятый Восток! Это же все равно что пытаться достать радугу! Два года назад все выглядело так, словно возвратилось процветание, — сборщики налогов и предприниматели радовались этому. Но в последние месяцы я заметил перемены. Цари-клиенты Антония появляются и вытесняют римскую коммерцию. Прошло восемнадцать месяцев с тех пор, как в казну поступали какие-нибудь дани с Востока.

— Клеопатра, — мрачно промолвил Агенобарб. — Это Клеопатра. Если мы не сможем оторвать Антония от Клеопатры, мы погибли.

— И он тоже.

К середине лета Антоний двинул свою огромную военную машину из Караны и Сирии в Эфес. Кавалерия, легионы, осадное оборудование и обоз медленно продвигались по Центральной Анатолии, потом вдоль извилин реки Меандр и к Эфесу. Вокруг этого небольшого красивого городка были построены лагеря для размещения людей, животных и техники. Все постепенно успокаивалось, а местные купцы и фермеры делали все возможное, чтобы извлечь хоть какую-то выгоду из той катастрофы, какую воплощали армейские лагеря. Плодородная земля, которая растила пшеницу и кормила овец, превращалась в бесплодную грязь и пыль в зависимости от погоды, а младшие легаты Антония, бесчувственные люди, вели себя еще хуже, отказываясь обсуждать состояние дел с местными жителями. Процветали грабеж и насилие, множились убийства из мести, потасовки — активное и пассивное сопротивление оккупантам. Цены подскочили. Началась эпидемия дизентерии. Каким образом римскому губернатору в прошлом удавалось собирать большие деньги? Он грозился, что в противном случае разместит в городе свои легионы. Пришедший в ужас город кое-как собирал нужную сумму.

Антоний и Клеопатра плыли на «Филопаторе», который встал на якорь в гавани Эфеса, к большому удивлению жителей. Там Антоний покинул жену и корабль и пересел на меньший корабль до Афин, объяснив Клеопатре, что у него осталось в Афинах незаконченное дело. Клеопатра поняла, что не может удержать этого, трезвого Антония, как ей удавалось делать это в Александрии. Эфес был римской территорией, и она уже не была его правительницей, как ее предки. Поэтому там не было традиции гнуть спину перед Египтом. Всякий раз, когда она покидала дворец губернатора, чтобы осмотреть город и один из лагерей, люди глядели на нее с недоумением, словно она наносила им смертельную обиду. И наказать их за грубость она не могла. Публий Канидий был старым другом, но остальные командиры и их легаты, наводнившие Эфес, считали ее появление кто шуткой, кто оскорблением. Никакой почтительности в провинции Азия!

Настроение у нее испортилось еще до того, как «Филопатор» покинул Александрию. Все началось в тот день, когда Цезарион устроил ей пренеприятную сцену. Он был оставлен управлять Египтом, но сопротивлялся этому. И не потому, что хотел пойти на войну со своей матерью и отчимом. Причина была в самой сути предприятия.