— Мама, — сказал он Клеопатре, — это безумие! Неужели ты не понимаешь? Ты бросаешь вызов могуществу Рима! Я знаю, Марк Антоний способный генерал и у него огромная армия, но если даже все его ресурсы бросить в игру, Рим нельзя победить. Понадобилось сто пятьдесят лет, чтобы разрушить Карфаген. И Карфаген был разрушен так основательно, что больше не поднялся! Рим терпелив, но ему не понадобятся сто пятьдесят лет, чтобы уничтожить Египет и Восток Антония! Пожалуйста, прошу тебя, не давай Цезарю Октавиану шанса пойти на Восток! Он сочтет объявлением войны концентрацию всех сил Антония в Эфесе, таком далеком от любой беспокойной территории. Пожалуйста, пожалуйста, мама, я прошу тебя, не делай этого!
Клеопатра ходила по комнате, наблюдая за укладкой вещей.
— Ерунда, Цезарион, — спокойно сказала она. — Антония нельзя победить ни на суше, ни на море. Я позаботилась об этом, снабдив его внушительной суммой. Если мы отложим поход, Октавиан только станет сильнее.
Цезарион остановился рядом со своим последним бюстом, высеченным по распоряжению матери Доротеем из Афродисиады, и невольно раздвоился в глазах своей матери. Херил раскрасил бюст, точно передав цвет кожи и волос, великолепно очертил глаза. Скульптура выглядела настолько живой, что казалось, она вот-вот откроет рот и заговорит. Но с реальным юношей, стоявшим рядом, таким возбужденным, пылким, статуя меркла.
— Мама, — упрямо продолжал он, — Октавиан даже еще не начинал использовать свои ресурсы. И как бы мне ни нравился Марк Антоний, он не ровня Марку Агриппе ни на суше, ни на море. Октавиан может номинально занимать командирскую палатку, но вести войну он предоставит Марку Агриппе. Я предупреждаю тебя, Агриппа — стержень всего! Он страшный! В Риме не было равного ему после моего отца.
— О, Цезарион, перестань! Ты так волнуешься из-за всего, что я уже не обращаю внимания на твои слова. — Клеопатра остановилась, держа в руках любимую одежду Антония. — Кто такой этот Марк Агриппа? Никто и ничто. Равный Антонию? Конечно нет.
— Тогда хотя бы ты останься здесь, в Александрии! — попросил юноша.
Она очень удивилась.
— О чем ты думаешь? Я плачу за эту кампанию, а значит, я партнер Антония. Ты считаешь меня новичком в ведении войны?
— Да, считаю. Весь твой военный опыт — это то, как ты сидела на горе Кассий, ожидая Ахилла и его армию. Из той заварушки тебя вытащил мой отец, а не твой несуществующий военный гений. Если ты будешь сопровождать Марка Антония, его римские коллеги будут думать, что он под твоим контролем, и возненавидят тебя. Римляне не привыкли, чтобы иноземцы занимали палатку командира. Я не дурак, мама. Я знаю, что говорят в Риме о тебе и об Антонии.
Она напряглась.
— И что же говорят о нас в Риме?
— Что ты колдунья, что ты околдовала Антония, что он — твоя игрушка, твоя марионетка. Что ты толкаешь его на конфликт с сенатом и народом. Что если бы он не был твоим мужем, ничего подобного не случилось бы, — храбро перечислил Цезарион. — Они называют тебя царицей зверей и считают тебя, а не Антония главным зачинщиком всего.
— Ты слишком далеко заходишь, — произнесла Клеопатра с опасными нотками в голосе.
— Нет, я не зашел слишком далеко, если мне не удалось отговорить тебя! Особенно от твоего личного участия. Моя самая дорогая, самая хорошая мама, ты действуешь так, словно Рим — это критский царь Митридат. У Рима не восточный склад ума и никогда таким не будет! Рим — это Запад. Риму нужен контроль над Востоком ради собственной безопасности.
Клеопатра внимательно посмотрела на него, пытаясь понять, как лучше поступить. Приняв решение, она сказала спокойным тоном:
— Цезарион, тебе еще нет пятнадцати. Да, я признаю, ты мужчина. Но все равно очень молодой и неопытный. Правь Египтом мудро, и я дам тебе дополнительную власть, когда мы с Антонием вернемся с победными лаврами.
Цезарион сдался. Он посмотрел на нее глазами, полными слез, покачал головой и вышел из комнаты.
— Глупый мальчик, — с любовью сказала она Ирас и Хармиан.
— Красивый мальчик, — вздохнула Хармиан.
— Не мальчик и не глупый, — сурово возразила Ирас. — Неужели ты не поняла, Клеопатра, что его слова пророческие? Ты бы лучше обратила на них внимание, чем отмахиваться.
И вот она отплыла на «Филопаторе», а слова Ирас продолжали звучать в ее ушах. Это ее слова, а не слова Цезариона сделали Клеопатру несчастной. Отношение к ней коллег Антония в Эфесе еще сильнее ухудшило ее настроение. Но она была автократом, и все это только сделало ее более надменной, грубой, властной.
Антоний был не виноват в том, что его корабль бросил якорь у Самоса. В корабле образовалась течь, с которой до Афин он не дошел бы, а Самос оказался ближайшим островом.