Антоний и Клеопатра

Через месяц он прибыл в Левку Кому. Жители маленького порта очень удивились его появлению. Клеопатра не приехала, из Египта не было никаких известий. Антоний послал Тиция в Александрию, почти ни на что не надеясь. Она не хотела, чтобы он начинал эту кампанию, и она не прощала ошибок. Не будет ни помощи, ни денег, чтобы привести в порядок то, что осталось от его легионов, и если он считал достижением то, что погиб каждый десятый, а не вся армия, то Клеопатра, вероятнее всего, оплакивала потерю каждого солдата.

Депрессия усилилась, превратилась в такое жуткое отчаяние, что Антоний потянулся к вину, не в состоянии отделаться от мыслей о ледяном холоде, гниющих пальцах, мятеже, готовом вспыхнуть в любую ночь, о кавалеристах, ненавидевших его за потерю любимых коней, о его неудачных решениях, всегда неправильных и всегда катастрофических. Он, и никто больше, был виноват в стольких смертях, в таких страданиях. О, невыносимо! Он напился до беспамятства и продолжал пить.

По двадцать-тридцать раз в день он выходил из своей палатки, держа в руках полный до краев кубок, шатаясь, брел до берега и смотрел на гавань, не видя ни одного корабля, ни одного паруса.

– Она приедет? – спрашивал он всех, кто был рядом. – Она приедет? Она приедет?

Люди думали, что он сошел с ума, и убегали, как только видели его выходящим из палатки. Кто приедет?

Возвращаясь в палатку, он пил еще, потом выходил.

– Она приедет? Она приедет?

После января наступил февраль, затем и февраль кончился, а она так и не приехала и письма не прислала. Ничего ни от Кира, ни от Тиция.

Наконец ноги перестали держать Антония. Он сидел в палатке над чашей вина и спрашивал всех, кто входил:

– Она приедет?

– Она приедет? – спросил он, когда в начале марта шевельнулся откидной клапан палатки.

Это было бессмысленное бормотание для тех, кто не знал, что он пытается сказать.

– Она здесь, – послышался тихий голос. – Она здесь, Антоний.

Грязный, дурно пахнущий, Антоний как-то смог подняться. Он упал на колени, и она опустилась рядом с ним, прижала его голову к груди. А он все плакал и плакал.

Клеопатра была в ужасе, хотя это слово не могло описать эмоции, охватившие ее после того, как она поговорила с Фонтеем и Агенобарбом. Когда Антоний выплакался, его вымыли, положили на более удобную, чем его походная раскладушка, постель. И начался болезненный процесс протрезвления и возвращения к жизни без вина. От Клеопатры потребовалось все ее умение и терпение. Он был трудным пациентом – отказывался говорить, сердился, когда ему не давали пить. Казалось, он уже жалел, что она приехала.

Таким образом, говорить с ней пришлось Фонтею и Агенобарбу. Фонтей очень хотел помочь всем, чем мог, а Агенобарб даже не пытался скрыть свою неприязнь и презрение к ней. Поэтому она постаралась рассортировать ужасы, о которых ей сообщили, в надежде на то, что, рассуждая логически, последовательно, она яснее увидит, как можно исцелить Марка Антония. Если ему суждено выжить, то его необходимо вылечить!

От Фонтея она услышала всю историю этой обреченной кампании, включая рассказ о той ночи, когда самоубийство казалось единственным выходом. Она не знала, что такое метель, лед и снег по пояс. Снег она видела только во время ее двух зим в Риме. Те зимы не были суровыми, как ее тогда уверяли. Тибр не замерзал, и редкие снегопады были словно волшебство – безмолвный мир весь в белом. Но она понимала, что это несравнимо с условиями отступления от Фрааспы.

Агенобарб в своем рассказе больше сосредоточился на красочном описании отмороженных ног, людей, жующих сырые пшеничные зерна, Антония, сходящего с ума от предательства союзников и проводников.

– И ты заплатила за эту катастрофу, – сказал он, – даже не подумав о вещах, которые было необходимо взять с собой, а следовало бы. Например, теплая одежда для легионеров.

Что она могла ответить? Что это касалось не ее, а Антония и его снабженцев? Если она так скажет, Агенобарб сочтет ее ответ желанием переложить вину на Антония. Ясно, что Агенобарб не захочет слышать критику в адрес Антония, предпочитая винить ее, ведь это она дала деньги на эту экспедицию.

– Все уже было готово, когда появились деньги, – сказала она. – Как Антоний собирался проводить свою кампанию, если бы денег не было?

– Тогда не было бы и кампании, царица! Антоний продолжал бы сидеть в Сирии с колоссальным долгом поставщикам за все, от кольчуг до артиллерии.

– Полагаешь, лучше бы он продолжал сидеть по уши в долгах, чем ввязываться в эту кампанию?

– Да! – крикнул Агенобарб.

– Значит, ты не считаешь его способным военачальником.

– Думай что хочешь, царица. Я больше ничего не скажу.

И разъяренный Агенобарб стремительно вышел.

– Он прав, Фонтей? – спросила Клеопатра того, кто ей симпатизировал. – Марк Антоний не может командовать большими силами?

Удивленный и растерянный, Фонтей в душе проклял несдержанность Агенобарба.