Антоний и Клеопатра

Чем хуже становились условия, тем веселее делались Антоний и его легаты. Они поделили между собой секторы армии и ободряли людей, говоря им, какие они храбрые, выносливые, не жалуются. Квадраты были переформированы в манипулы, и только по три человека в глубину. После перевала квадраты будут размером с центурию. Но никто, и в том числе Антоний, не думал, что на перевале их могут атаковать: слишком мало места.

Хуже всего было то, что, хотя в заплечном мешке каждый солдат нес теплые штаны, носки, замечательный непромокаемый плащ сагум и шейный платок, люди все равно мерзли, не имея возможности согреться у огня. Когда две трети марша остались позади, у армии кончилось самое драгоценное – древесный уголь. Никто не мог испечь хлеб, сварить гороховую кашу. Люди теперь шли с трудом, жуя сырые зерна пшеницы – их единственную пищу. Голод, мороз и болезни стали такими мучительными, что даже Антоний не мог подбодрить самых оптимистичных солдат, которые тоже начали ворчать, что умрут в снегу, так и не вернувшись в цивилизованный мир.

– Помоги нам перейти перевал! – воззвал Антоний к своему армянскому проводнику Киру. – Ты верно вел нас два рыночных интервала, так не подведи меня, Кир, прошу тебя!

– Я не подведу, Марк Антоний, – ответил Кир на скверном греческом. – Завтра передние квадраты начнут переход, а после перевала я знаю, где можно найти уголь. – Его смуглое лицо еще больше потемнело. – Но я должен предупредить тебя, Марк Антоний: не верь царю Армении. Он всегда держал связь со своим братом, мидийским царем, и оба они – марионетки Фраата. Твой обоз, боюсь, был слишком заманчивым.

На этот раз Антоний слушал. Но до Артаксаты надо было пройти еще сотню миль, а легионы были близки к мятежу.

– Назревает бунт, – сказал Антоний Фонтею. Одна половина его войска находилась по одну сторону перевала, другая половина переходила перевал или ждала своей очереди. – Я не смею показаться солдатам.

– Мы все так чувствуем себя, – уныло сказал Фонтей. – Уже семь дней они едят только сырое зерно. У них почернели пальцы ног. Отморожены носы. Ужасно! И они винят тебя, Марк, тебя и только тебя. Недовольные говорят, что тебе следовало держать обоз в поле зрения.

– Это не из-за меня, – мрачно ответил Антоний. – Это кошмар бесплодной кампании, которая не дала им возможности показать себя в бою. По их мнению, они только и делали сто дней, что сидели в лагере, глядя, как город показывает им средний палец – где ваши задницы, римляне? Считаете себя великими? Вы не великие. Я понимаю…

Он замолчал. К ним подбежал испуганный Тиций:

– Марк Антоний, пахнет мятежом!

– Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю, Тиций.

– Нет, это серьезно! Сегодня или завтра, а может быть, и сегодня, и завтра. По крайней мере в шести легионах уже волнения.

– Спасибо, Тиций. А теперь иди и подведи баланс в своих книгах или сосчитай, сколько мы должны солдатам. Займись чем-нибудь!

Тиций ушел, на этот раз не в состоянии предложить какое-нибудь решение.

– Это произойдет сегодня, – сказал Антоний.

– Да, я тоже так считаю, – ответил Фонтей.

– Ты поможешь мне упасть на меч, Гай? У меня так развиты мускулы груди, что сам я не смогу нанести достаточно глубокий удар.

Фонтей не стал спорить.

– Да, – ответил он.

Вдвоем они провели всю ночь в небольшой кожаной палатке, ожидая начала бунта. Для Антония, уже опустошенного, это был логичный конец худшей кампании, какую римский военачальник провел с тех пор, как Карбон был изрублен на куски германскими кимврами, или армия Цепиона погибла при Аравсионе, или – самое ужасное – Павел и Варрон были уничтожены Ганнибалом при Каннах. Ни одного светлого факта, чтобы осветить бездну полного поражения. По крайней мере, армии Карбона, Цепиона, Павла и Варрона погибли сражаясь! А его огромной армии не дали ни единого шанса проявить свою храбрость – никаких боев, одно бездействие.

«Я не могу винить солдат за бунт, – думал Антоний, сидя с обнаженным мечом, готовый покончить с собой. – Бессилие – вот что они чувствуют, как и я. Что они смогут рассказать внукам об экспедиции Марка Антония в Парфянскую Мидию, не плюнув каждый раз при упоминании его имени? Память о нем жалкая, гнилая, лишенная уважения, гордости за него. Miles gloriosus, тщеславный, вот какой Антоний. Хвастливый солдат. Идеальный персонаж для фарса. Надменный, позер, самовлюбленный, распухший от важности. Его успех такой же дутый, как и он сам. Карикатура на человека. Все солдаты над ним смеются, не военачальник, а неудачник. Антоний Великий. Ха».

Но мятежа не было. Ночь прошла, словно легионеры ничего и не замышляли. Утром люди продолжили путь, а к вечеру перевал остался позади. Антоний нашел где-то силы идти с солдатами, делая вид, что он ни слова и даже ни шепота не слышал о возможном мятеже.

Через двадцать семь дней после отступления от Фрааспы четырнадцать легионов и горстка кавалерии дошли до Артаксаты, питаясь главным образом кониной со скудным хлебным пайком. Проводник Кир сказал Антонию, где можно взять достаточно угля.