Антоний и Клеопатра

– Пойми, Антоний, – сказал Публий Канидий, после того как армия просидела в лагере у Фрааспы семьдесят дней. – Обоз не придет, потому что его больше нет. У нас нет леса, чтобы построить осадные башни, нет катапульт, нет баллист, ничего нет. Мы уже потеряли двадцать пять тысяч наемников, посланных за фуражом, а сегодня отказались сдвинуться с места киликийцы, евреи, сирийцы и каппадокийцы. Правда, кормить теперь нужно меньше на двадцать пять тысяч, но урожай на полях не так велик, чтобы солдаты и дальше были сыты и довольны. А где-то там, куда не добрались наши разведчики, – те, что вернулись, – поджидают парфяне, применившие тактику, благодаря которой Фабий Максим победил Ганнибала.

В эти дни Антоний чувствовал тяжесть в желудке – признак того, что он больше не может отрицать очевидное: он потерпел поражение. Темные стены Фрааспы словно смеялись, а он был бессилен и предчувствовал это уже много, много месяцев. А может быть, и лет. Все вело к этому – к поражению. Должно быть, поэтому его и одолело уныние? Потому что он потерял свою удачу? И где противник? Почему парфяне не атакуют, если они забрали его обоз? Его охватил еще больший ужас, когда он понял: ему даже не собирались навязывать сражение, в котором он мог бы, как Красс, геройски погибнуть на поле боя, в последние часы искупив все свои ошибки в этой неумелой кампании. Только по этой причине имя Красса произносилось с уважением, когда его безглазая голова торчала на стенах Артаксаты. Но имя Антония? Кто будет помнить его, если бой не состоится?

– Они и не думают атаковать нас, пока мы здесь сидим, да? – спросил он Канидия.

– Я их так понимаю, Марк, – ответил Канидий, стараясь не показать сочувствия.

Он знал, о чем думает Антоний.

– И я их так понимаю, – сердито сказал Агенобарб. – Нам и не собираются давать бой, они хотят нашей медленной смерти, а не смерти от ран, нанесенных мечом. В наших рядах был шпион, который обо всем им сообщал, и это Монес.

– Я не хочу, чтобы так все кончилось! – крикнул Антоний, проигнорировав слова о Монесе. – Мне нужно время! Фрааспа начинает голодать! Ни один город не имеет столько запасов, даже Илион! Если мы продолжим осаду, Фрааспа сдастся.

– Мы могли бы взять город штурмом, – сказал Марк Тиций.

Никто не обратил на него внимания. Тиций был квестором, молодым и глупым, и ничего не боялся.

Антоний сидел в своем курульном кресле и с отрешенным лицом смотрел куда-то вдаль. Наконец он очнулся и посмотрел на Канидия:

– Сколько еще мы можем пробыть здесь, Публий?

– Сейчас начало сентября. Еще максимум месяц. Да и это много. Если мы не войдем в город до зимы, нам нужно будет отступить в Артаксату по тому же пути, как мы шли сюда. Это пятьсот миль. Легионеры проделают этот путь за тридцать дней, если их торопить, но бо́льшая часть оставшихся у нас ауксилариев – пешие, и они не могут идти с той же скоростью. Это значит, надо разделить армию, чтобы сохранить легионы. Галльские войска, которым нужен фураж, справятся – трава еще есть. Если только тысячи катафрактов не втоптали ее в грязь. А тебе, Антоний, хорошо известно, что без разведчиков мы как слепые посреди базилики.

– Это точно, – криво усмехнулся Антоний. – Говорят, Помпей Великий повернул обратно, когда до Каспийского моря оставалось три дня пути, потому что испугался пауков, но я согласен терпеть миллион самых больших, самых волосатых пауков, только бы узнать, что нас ждет, если мы решим отступить.

– Я пойду, – тут же предложил Тиций.

Все молча уставились на него.

– Если армянские разведчики не вернулись, Тиций, почему надеешься вернуться ты? – спросил Антоний. Ему нравился Тиций, племянник Планка, поэтому он хотел мягко отказать ему. – Нет, я благодарю тебя за предложение, но мы будем продолжать посылать армян. Больше никто не выжил.

– Вот именно! – подхватил Тиций. – Они враги, Марк Антоний, какими бы они ни представлялись. Мы все знаем, что армяне такие же предатели, как и мидийцы. Позволь мне пойти! Я обещаю, что буду осторожен.

– Сколько человек ты хочешь взять с собой?

– Никого, Публий Канидий. Только я, на местной лошади, которая мастью сливается с цветом полей. Я надену штаны из козьей шкуры и плащ, чтобы не очень бросаться в глаза. И может быть, возьму с собой дюжину местных малорослых лошадок – так я буду походить на заводчика лошадей или на табунщика.

Антоний засмеялся, хлопнул Тиция по спине:

– А почему бы и нет? Да, Тиций, иди! Только возвращайся. – Он широко улыбнулся. – Ты должен вернуться! Единственный известный мне квестор, который складывал цифры хуже тебя, – это Марк Антоний, но он служил у более требовательного командира – Цезаря.

В командирской палатке никого не было, когда Марк Тиций уходил, потому что все хотели сохранить в памяти веселое веснушчатое лицо неумелого квестора Тиция, ответственного за финансы армии и совершенно неспособного распорядиться своими.