– Нас не нужно предупреждать, Тиций, – сказал Агенобарб. – Мы будем идти
Собрание перешло в спокойное обсуждение организационных вопросов: какие легионы пойдут впереди, какие будут замыкающими, как часто должны меняться местами люди на флангах и в середине, какого размера должны быть квадраты, сколько вьючных мулов нужно для каждого квадрата минимального размера. Тысячу решений надо было принять, прежде чем нога, обутая в калиги с носками, сделает первый шаг.
Наконец Фонтей задал вопрос, на который больше никто не отважился:
– Антоний, у нас тридцать тысяч вспомогательной пехоты. Что будет с ними?
– Если они не смогут поспевать за нами, они пойдут в арьергарде, квадратом. Но они не будут поспевать, Фонтей. Мы все это знаем. – В глазах Антония показались слезы. – Мне очень жаль. Как триумвир Востока, я отвечаю за них. Но легионы надо сохранить любой ценой. Я все время думаю, что их у нас шестнадцать, хотя, конечно, не столько. Двух легионов Статиана уже давно нет.
– Еще сорок восемь тысяч нестроевых. Достаточно, чтобы организовать сильный фронт, если они смогут идти строем. У нас четыре тысячи галлов и четыре тысячи галатов для защиты их флангов, но, если не будет травы, у них начнутся неприятности, не пройдем мы и половины пути, – сказал Канидий.
– Пошли их вперед, Антоний, – предложил Фонтей.
– И размесить землю еще больше? Нет, они пойдут с нами, на наших флангах. Если они не будут справляться с лучниками и катафрактами, которых пошлет Монес, они смогут перейти в середину квадратов. Моя галльская конница особенно дорога мне, Фонтей. Они сами изъявили желание участвовать в этой кампании, и сейчас они на расстоянии в полмира от своего дома, – сказал Антоний и поднял руки. – Хорошо, все свободны. Уходим с рассветом, и я хочу, чтобы с восходом солнца мы уже были на марше.
– Людям не нравится отступать, – заметил Тиций.
– Я знаю! – огрызнулся Антоний. – Поэтому я сделаю то, что делал Цезарь. Я буду идти с каждой колонной, говорить с каждым лично, даже если на это уйдет целый день.
Итак, в полном порядке, со вспомогательной пехотой позади фронта легионеров шириной в милю, римская армия начала отступление. Дул северный ветер, который подморозил грязь, превратив дорогу в неровное поле с острыми, как нож, выступами. Было скользко, больно, случались порезы.
Легионы могли пройти только двадцать миль в день, но даже это было слишком быстро для вспомогательного войска. На третий день, когда Антоний все еще ходил по рядам с шутками и предсказаниями победы в будущем году, они уже знали, что их ждет: Монес и парфяне, нападающие сзади, лучники, одним залпом выводящие из строя десятки людей. Некоторые умирали, а тех, кто был тяжело ранен и не мог продолжать путь, оставляли. Когда впереди показалось Матианское озеро, издали казавшееся морем, все вспомогательные силы, кроме горстки людей, исчезли. Их дальнейшей судьбы никто не знал – то ли казнены парфянами, то ли проданы в рабство.
Боевой дух оставался на удивление высоким, пока местность не сделалась такой крутой, что от колонн пришлось отказаться в пользу квадратов. По возможности Антоний старался строить квадраты размером с когорту – это означало шесть центурий по внешним сторонам квадрата, четыре – ближе к центру. Щиты крайнего ряда соединялись вплотную для защиты, как при образовании «черепахи». Внутри пустой середины шли нестроевики, мулы и та небольшая часть артиллерии, которая всегда сопровождала центурии: «скорпионы», стреляющие деревянными дротиками, и маленькие катапульты. При атаке легионеры поворачивались всеми четырьмя сторонами для отражения противника, солдаты задних рядов длинными осадными копьями протыкали животы лошадей, которых заставляли перепрыгивать внутрь квадрата, – к чему Монес, кажется, не был готов. Благодаря старику Вентидию катафрактов у парфян поубавилось, да и на то, чтобы вырастить крупных лошадей, времени нужно было немало.
Дни тянулись медленно, скорость была семнадцать – девятнадцать миль в день, вверх-вниз, вверх-вниз. Все теперь знали, что парфяне следуют за ними, как тень. Случались стычки между галатийской и галльской кавалерией и катафрактами, но армия продолжала идти в том же порядке, стараясь не падать духом.
До тех пор, пока они не поднялись на перевал высотой одиннадцать тысяч футов. Там их застигла такая вьюга, какой Италия никогда не видела. Слепящий снег шел сплошной белой стеной, ветер завывал, земля уходила из-под ног, и люди по пояс проваливались в рыхлые сугробы.