Антоний и Клеопатра

Но он потерпел крах, погряз в своих пороках. Почему-то ему всегда казалось, что еще достаточно времени для кутежей, и он вовсю предавался веселью. Но времени-то и не было. Ведь вопреки всему дела у Октавиана в Италии шли хорошо. Октавиан, всегда Октавиан! Глядя на голые стены своего тимониума, Антоний понял наконец, почему его мечты не сбылись. Ему надо было плюнуть на Октавиана и продолжить кампанию против парфян, а не преследовать наследника Цезаря. Впустую потраченные годы! Напрасные интриги, нацеленные на свержение Октавиана; год за годом тратил он на то, чтобы поощрять Секста Помпея в его тщетных замыслах. Антонию незачем было оставаться в Греции. Если Октавиану суждено было победить Секста Помпея, Антоний не смог бы это предотвратить. И не предотвратил, в конце концов. Октавиан обхитрил его, победил вопреки ему. А годы шли, и парфяне становились сильнее.

Ошибки, одна за другой! Деллий первым ввел его в заблуждение, потом Монес. И Клеопатра. Да, Клеопатра…

Почему он поехал в Афины, вместо того чтобы остаться в Сирии той весной, когда вторглись парфяне? Потому что боялся Октавиана больше, чем настоящего исконного врага. Подвергая опасности свое положение в Риме, он лишил себя духовной опоры. И теперь, спустя одиннадцать лет после Филипп, у него не осталось ничего, кроме стыда.

Как он может посмотреть в глаза Канидию? Цезариону? Тем из его римских друзей, кто остался в живых? Столько соратников погибло из-за него! Агенобарб, Попликола, Лурий… А такие люди, как Поллион и Вентидий, были вынуждены уйти в отставку из-за его ошибок… Как он снова посмотрит в глаза столь достойному человеку, как Поллион?

Шагая по земляному полу, он все думал, думал, вспоминая о еде, только когда уже шатался от изнеможения или останавливался, удивляясь, что за когтистый зверь терзает его желудок. Стыд, стыд! Он, которым так восхищались, которого так любили, всех их подвел, задумав погубить Октавиана, хотя это не было ни его долгом, ни его лучшей идеей. Стыд, стыд!

Только с наступлением зимы, необычно холодной в этом году, он успокоился настолько, что смог думать о Клеопатре.

А о чем было думать? Бедная, глупая Клеопатра! Ходила по палатке, подражая поседевшим в сражениях римским командирам и считая себя равной им в военном искусстве только потому, что платила по счетам.

И все это ради Цезариона, царя царей. Цезарь в новом обличье, кровь от крови ее. Но разве мог он, Антоний, противоречить ей, если все, чего он хотел, – это угодить ей? Зачем еще он пошел на эту сумасшедшую авантюру – завоевать Рим, если не из-за любви к Клеопатре? В его голове она заняла место той парфянской кампании после отступления от Фрааспы.

«Она была не права. Я был прав. Сначала сокрушить парфян, потом идти на Рим. Это был лучший вариант, но она не понимала этого. О, я люблю ее! Как мы можем ошибаться, когда изменяем нашим ценностям! Я уступил ей, хотя не должен был этого делать. Я позволил ей разыгрывать роль царицы перед моими друзьями и соратниками, а мне нужно было просто конфисковать военную казну и отослать ее саму в Александрию! Но у меня не хватило силы, и в этом тоже мой стыд, унижение. Она использовала меня, потому что я позволил себя использовать. Бедная, глупая Клеопатра! Но насколько же беднее и глупее это делает Марка Антония?»

Когда наступил март и погода в Александрии опять стала мягкой, Антоний открыл дверь своего тимониума.

Чисто выбритый, с коротко стриженными волосами – о, сколько в них седины! – он появился внезапно во дворце, громко призывая Клеопатру и ее старшего сына.

– Антоний, Антоний! – заплакала она, покрывая его лицо поцелуями. – Теперь я снова могу жить!

– Я изголодался по тебе, – шепнул он ей на ухо, потом мягко отстранил ее и обнял Цезариона, который был вне себя от радости. – Я не буду говорить тебе того, мой мальчик, что, должно быть, ты слышишь от всех вокруг, но ты заставляешь меня снова почувствовать себя юнцом, и моя задница все еще болит от пинка Цезаря. Теперь я седой, а ты взрослый.

– Недостаточно взрослый, чтобы служить старшим легатом, но ведь и Курион и Антилл тоже еще недостаточно взрослые. Они оба здесь, в Александрии, ждут, когда ты выйдешь из своей тимониевой раковины.

– Сын Куриона? И мой старший? Edepol! Они тоже уже мужчины!

Цезарион засиял.

– Мы все встретимся за отличным обедом, но только завтра. Сначала вы с мамой должны побыть вместе.

После самых упоительных часов любви, которые когда-либо выпадали ей, Клеопатра лежала рядом со спящим Антонием, словно козявка, пытающаяся обхватить древесный ствол, подумала она с горькой иронией. Сгорая от любви, она обрушила на него поток слов, потом отдалась ему, утонула в блаженстве, которое ей довелось испытать лишь в объятиях Цезаря. Но это была предательская мысль, она отбросила ее и постаралась показать Антонию, как она его любит.

Он рассказал ей все, что собирался, стремясь заверить ее, что он не пил, что его тело осталось прежним, а ум – все таким же ясным.