Антоний и Клеопатра

– Красивые малыши, правда? – спросила Октавия. – Когда они вырастут, то станут такие же большие, как ты. Какая-то часть меня ждет не дождется увидеть их в кирасах и птеригах, а другая часть боится этого, ведь тогда они уйдут из-под моей опеки.

Антоний что-то ответил, думая о другом. Марция? Марция? Чья она и почему называет Октавию мамой? Впрочем, Антилл и Юлл тоже называют ее мамой. Девочка в кроватке, светленькая, как Марция, – это ее родная дочь Целлина, как ему сказали. Но чья Марция? Она похожа на Юлиев, иначе он бы подумал, что она родственница Филиппа, спасенная от какой-то ужасной судьбы этой женщиной, помешанной на детях. Ибо она действительно помешана на них.

– Пожалуйста, Антоний, позволь мне взять к себе Куриона! – попросила Октавия, глядя на него умоляющими глазами. – Я не могу взять его без твоего разрешения, но он отчаянно нуждается в семье и воспитании. Ему скоро будет одиннадцать лет, а он совсем дикий.

Антоний очень удивился:

– Октавия, конечно, ты можешь взять его, но зачем тебе обременять себя еще одним ребенком?

– Потому что он несчастен, а ни один мальчик его возраста не должен быть несчастным. Он скучает по маме, не слушается своего педагога, очень глупого, никчемного человека. Почти всегда он толчется на Форуме, где надоедает всем. Еще год или два – и он начнет красть кошельки.

Антоний усмехнулся:

– Ну, его отец, мой друг, в свое время проделывал и такое. Курион Цензор, отец моего друга, был скупым неумным автократом, и он, бывало, запирал Куриона. Я освобождал его, и мы пускались во все тяжкие. Возможно, ты – это то, что нужно Куриону.

– О, благодарю тебя!

Под хор протестующих голосов Октавия закрыла дверь детской. По-видимому, обычно она проводила там больше времени, и все дети, даже Антилл и Юлл, винили гиганта в том, что она так рано ушла.

– А кто такая Марция? – спросил Антоний.

– Моя сводная сестра. Меня мама родила в восемнадцать лет, а Марцию – в сорок четыре.

– Ты хочешь сказать, что она дочь Атии от Филиппа-младшего?

– Да, конечно. Она появилась у меня, поскольку мама не смогла о ней заботиться. У нее распухли и ужасно болели суставы.

– Но Октавиан ни разу не упоминал о ее существовании! Я знаю, он делает вид, что его мать умерла, но его сводная сестра! О боги, это нелепо!

– Фактически у нас две сводные сестры. Ведь у нашего отца была дочь от первого брака. Теперь ей за сорок.

– Да, но…

Антоний затряс головой, как борец, получивший серию хороших ударов.

– Ладно, Антоний, ты же знаешь моего брата! Хотя я очень люблю его, но прекрасно вижу его недостатки. Он слишком чувствителен к своему статусу и считает, что это недостойно – иметь сводную сестру на двадцать лет младше его. К тому же он опасается, что Рим перестанет воспринимать его всерьез, если его юный возраст подчеркнет существование маленькой сестры, о которой все будут знать. Плохо еще и то, что Марция была зачата так скоро после смерти нашего бедного отчима. Рим давно простил маме ее ошибку, но Цезарь никогда не простит. Кроме того, Марция появилась у меня, еще не умея ходить, и люди потеряли счет. – Она хихикнула. – Те, кто знакомится с моими подопечными, считают, что она моя дочь, потому что она похожа на меня.

– Ты так любишь детей?

– Любовь – слишком слабое слово, слишком затасканное и неправильное. За ребенка я отдала бы жизнь.

– Чей бы он ни был?

– Именно. Я всегда верила, что дети – это возможность для людей привнести в свою жизнь что-то героическое, постараться убедиться, что их ошибки исправлены, а не повторены.

На следующее утро слуги покойного Марцелла-младшего отвели детей в мраморный дворец Помпея Великого в Каринах, а те из слуг, которым пришлось остаться в доме Марцелла-младшего, плакали, потому что не хотели расставаться с госпожой Октавией. Дом, за которым им теперь надлежало присматривать, принадлежал маленькому Марцеллу, но он сможет поселиться там только через много лет. Антоний, душеприказчик покойного, решил пока не выставлять дом для найма. Его секретарь Луцилий будет поддерживать идеальный порядок. Он не даст дому обветшать.

С наступлением сумерек Антоний перенес свою новую жену через порог дворца Помпея, видевшего, как Помпей перенес через этот же порог Юлию, их ждали здесь шесть лет счастья, закончившиеся с ее смертью во время родов. «Пусть моя судьба не будет такой», – подумала Октавия, удивившись, с какой легкостью муж поднял ее на руки, а потом опустил, чтобы взять огонь и воду. Он передал их ей, сделав ее новой хозяйкой дома. Около сотни слуг наблюдали, вздыхали, о чем-то шептались, тихо аплодируя. Репутация госпожи Октавии как самой доброй и самой понимающей женщины опередила ее. Старшие из них, особенно управляющий Эгон, мечтали, чтобы дом снова расцвел, как при Юлии. Фульвия была требовательной, но не интересовалась домашними делами.