Антоний и Клеопатра

Берегись меня, Антоний! Но ты не станешь этого делать, потому что считаешь меня женоподобным неудачником. Я не божественный Юлий, нет, но я его достойный преемник. Прикрой глаза, Антоний, будь слепым. Я достану тебя, даже ценой счастья моей любимой сестры. Если бы Корнелия, мать Гракхов, столько не выстрадала, римские женщины не клали бы цветы на ее могилу. Такая же судьба будет и у Октавии Целомудренной».

9

С изумлением видя, как триумвир Антоний и триумвир Октавиан ходят по городу вместе, словно старые добрые друзья, Рим бурно радовался в ту зиму, приветствуя это как начало золотого века, который, по уверениям предсказателей, стучался в дверь человечества. Да к тому же жена триумвира Антония и жена триумвира Октавиана были беременны. Высоко воспарив в эфир творческого преображения и не зная, как вновь опуститься на землю, Вергилий писал свою Четвертую эклогу, предвещая рождение ребенка, который спасет мир. Более циничными были заключаемые пари, чей сын – триумвира Антония или триумвира Октавиана – станет тем самым избранником. И никому даже в голову не приходило, что могут родиться девочки. Девочка не возвестит приход Эры благоденствия – это было несомненно.

Не то чтобы все на самом деле было хорошо. Поговаривали о тайном суде над Квинтом Сальвидиеном Руфом, но никто, кроме членов сената, не знал, что за свидетельства были представлены, что сказал Сальвидиен, как была организована защита. Вердикт шокировал всех. Уже давно римлянина не казнили за измену. Много раз ссылали, да, много было проскрипционных списков, но не было официального суда в сенате со смертельным приговором, который не может быть вынесен римскому гражданину: сначала надо лишить гражданства, а потом уже отрубать голову. Был закон о суде за измену, и хотя он не применялся уже много лет, он оставался записанным на таблицах. Так зачем секретность и почему сенат?

Не успел сенат избавиться от Сальвидиена, как на улицах Рима появился Ирод в тирском пурпуре и золоте. Он остановился в лучшем номере самой дорогой гостиницы в городе на углу спуска Урбия и приступил к раздаче щедрых даров нуждающимся сенаторам. Его прошение назначить его царем евреев было зачитано в сенате, где едва набрался кворум, и то лишь благодаря его щедрым дарам и присутствию Марка Антония, который выступал на его стороне. В любом случае вопрос был чисто гипотетическим, поскольку с одобрения парфян царем евреев стал Антигон, который в обозримом будущем вряд ли отдаст трон. Парфяне или не парфяне, большинство евреев хотели Антигона.

– Где ты достал все эти деньги? – спросил Антоний, когда они входили в небольшое здание, соседнее с храмом Согласия у подножия Капитолийского холма.

В этом здании сенат принимал иностранцев, которым был запрещен вход в курию.

– У Клеопатры, – ответил Ирод.

– У Клеопатры?!

– Да, а что в этом удивительного?

– Она слишком прижимиста, чтобы давать кому-то деньги.

– Но ее сын щедр, а он командует ею. Кроме того, мне пришлось согласиться отдать ей доход от продажи иерихонского бальзама, когда я стану царем.

– А-а!

Ирод получил senatus consultum, который официально утвердил его царем евреев.

– Теперь тебе остается лишь завоевать свое царство, – сказал Квинт Деллий за изысканным обедом (повара гостиницы славились своим искусством).

– Знаю, знаю! – резко оборвал его Ирод.

– Это не я щипал Иудею, так зачем срывать злость на мне? – укоризненно промолвил Деллий.

– Потому что ты здесь, под моим носом, не мычишь, не телишься. Ты думаешь, Антоний когда-нибудь поднимет задницу и станет воевать с Пакором? Он даже не упомянул о парфянской кампании.

– Он не может. Ему приходится присматривать за этим сладким мальчиком, Октавианом.

– О, всему миру это известно! – нетерпеливо воскликнул Ирод.

– Кстати, о сладком. Ирод, что сталось с твоими надеждами, связанными с Мариамной? Разве Антигон не женился на ней?

– Он не может жениться на ней, он ее дядя, и он слишком боится своих родственников, чтобы отдать ее кому-то из них. – Ирод ухмыльнулся и похлопал у себя за спиной пухлыми ручками. – Кроме того, она у меня, а не у него.

– У тебя?!

– Да, я увез ее и спрятал как раз перед падением Иерусалима.

– Ну ты и умник! – Деллий взял еще одну порцию деликатеса. – Сколько капель иерихонского бальзама в этих фаршированных птичках?