Но вот она, станция. На часах уже 11:14. Так сильно я ещё никогда не опаздывал. По регламенту, де-юре, опоздание исключалось вовсе. Де-факто курьеры нашей компании задерживались максимум на пять-семь минут, но то были редчайшие исключения, которые грозили лишением суточного или даже месячного оклада, а иногда и увольнением без права на восстановление (это означало, что ни одна приличная корпорация тебя больше не наймёт, ну а в бюджетку не возьмут тем более). Я же опоздал на пятнадцать минут. Ничего хорошего мне за этот мегафейл не светило.
Сокрушённо добрёл до центра зала и огляделся по сторонам. Камеры наблюдения крутили юркими головами, туда-сюда семенили одинокие, сосредоточенные на невидимых пунктах назначения люди, но не было никого, кто ждал бы моего визита и информации, которой я обладал. По-прежнему ужасно хотелось пить, но горечь желчи трансформировалась в другой вкус – вкус утраты всей моей жалкой, но более-менее стабильной жизни, которую я сегодня так мастерски проебал.
Тут на экране хрусталика появилась иконка вызова, и в голове успокаивающе завибрировало. Зная, что этот вызов покоя мне не принесёт, я тяжело вздохнул, облизал пересохшие губы и принял его.
– Что случилось, Антон?
Наталья. Безжизненная нейтральная интонация. Какие эмоции она скрывает? Да никаких, просто машинное равнодушие, подумал я с иронией и грустью, так же сухо ответив:
– Поезд останавливался.
– Вы же понимаете, что это не объяснение?
Я промолчал.
– Почему вы вернулись на «Краснопресненскую»?
– Ошибся платформой.
– Как такое могло произойти?
– Не знаю.
– Антон, ответьте.
Стоя посреди спешащей толпы, я от бессилия закрыл глаза. А когда открыл их, то взорвался от ярости:
– Ответить? Щас отвечу, ОК. Хотя знаешь что… Вот возьми и спроси сама у этого философа-мудака из «КНР» и его прихвостней! Или у хер пойми кого с «Краснопресненской»! И у этих психов из Легиона, которые сначала меня отмудохали, а потом накурили своей религиозной наркотой! Вы меня ещё, суки, виноватым делать будете? Засунь свои тупые нацистские вопросы глубоко в свою железную жопу, Наташенька! И своему фюреру, как там его зовут, передай, что я вам не раб! Пашу за эти ёбаные копейки с утра до ночи, а меня тут ещё грузят со всех фронтов! На хуй пошли, слышишь?! На!!! Хуй!!!
Последнюю фразу я уже орал что было сил, со всей имеющейся в моём арсенале злобой, да так, что перекрикивал проходящий по правую руку поезд и ловил на себе испуганные взгляды безликих, безвкусно одетых прохожих. Так грубо, кажется, я ещё ни с кем в жизни не разговаривал, особенно с женщинами (а уж тем более с женщинами-биороботами). И, конечно, я понимал, что ничем хорошим это не кончится. Но мне, откровенно говоря, было плевать. Точка кипения была достигнута, и я бурлил первобытным гневом – копившиеся на протяжении долгих месяцев мысли вырвались наружу и прожгли толстую бездушную броню действительности, как капли серной кислоты.
Когда я остановил свою праведную речь и, судорожно дыша, замолк, на том конце было гробовое молчание. Оно длилось нестерпимо долго, около двадцати секунд, я даже подумал, что сигнал прервался – возможно, это случилось ещё в самом начале моего срыва и Наталья вообще не слышала того, что я ей наговорил (а если точнее, наорал) в приступе настигшей злобы. Но, к несчастью, биоробот всё слышала. И дала мне это понять всё тем же до отвращения доброжелательным голосом.
– Антон, сегодня последний день вашей работы в корпорации
Наталья отключилась, однако ещё несколько секунд я пребывал в состоянии отупения, отходя от него, как перенёсший тяжёлую операцию пациент отходит от наркоза. Но вскоре разум принял всё произошедшее, и тогда его затопили боль и истошный ужас.
Ну всё. Вот теперь это действительно конец. И я чувствую его приближение…
5.0
«Проспект Мира»