Антонов коллайдер

Дверь нужного купе была открыта, и внутри этого маленького автономного мира я увидел образцовую (по современным меркам) китайскую семью. То, что эти люди друг другу не посторонние, я понял, как только на них взглянул: их объединяло естественное и непринуждённое тепло, сквозившее в движениях и коротких, похожих на междометия словах, которыми они обменивались – быстро, резко и при этом мягко, будто мурлыча неведомую мне песню. Я мало что понимал по-китайски, но считывать чужие эмоции и настроение умел на лету. Этому меня ещё в раннем детстве научил отец. Когда он приходил домой после тяжёлого рабочего дня, по его скупому на мимику лицу – лицу потомственного военного, отдавшего армии большую часть сознательной жизни, – я мог с точностью до девяносто девяти процентов угадать, буду ли сегодня наказан за новые шалости или всё-таки пронесёт. Но то, что удавалось с отцом, никогда не срабатывало с матерью: она была очень эмоциональна, бурно выражала чувства, которые сплетались в настолько большой и запутанный клубок, что я никогда не понимал, что она в эту минуту чувствует и чего от меня хочет. Когда я бывал покорным и прилежным, мать вдруг ни с того ни с сего могла разразиться гневной тирадой или даже как следует меня отлупить. Когда же я был раздражён и откровенно шкодлив, она или не обращала на меня внимания, или пыталась похвалить и даже поощрить, испытывая непонятные приливы родительской нежности и любви. Позже, став взрослым, я пришёл к выводу, что неконтролируемое проявление чувств матери ко мне объяснялось в известной мере их садомазохистскими отношениями с отцом, в которого она была всецело влюблена и который зачастую позволял себе вытирать об неё ноги, при этом делая такое благородное выражение лица, будто его поведение – не просто норма, а подарок небес. В общем, с матерью у меня откровенно не складывалось, и отец в периоды недолгого пребывания в лоне семьи (в основном он был занят на работе, ну или говорил, что на работе) это подмечал, потому и приказал – именно приказал, как привык среди подчинённых, – найти наконец няню, избавив неокрепшую психику единственного отпрыска от «бессмысленных и вредных влияний» психически нестабильной матери.

Закончилось всё не очень: оказалось, что у моего ультраконсервативного отца на стороне был роман с одним из списанных военных роботов. Естественно, когда его армейские заказчики об этом узнали (спасибо китайским конкурентам папаши, решившим зайти на наш рынок робототехники с помощью данного компромата), они тут же разорвали с ним все контракты и внесли в пожизненный чёрный список, объявив персоной нон грата. Не оправившись от психологического удара, уже через несколько месяцев отец принял удар физический – смертельный инфаркт. Мать тоже не пережила подобного потрясения, попав в закрытую психиатрическую лечебницу, из которой уже, кажется, никогда не выйдет. Такая вот семейная драма – трагичная и нелепая, как и вся моя жизнь…

В отношениях китайской семьи, с которой мне довелось ненадолго пересечься, драматизмом и не пахло. Это было понятно сразу. По любящим глазам большой, неповоротливой, старой и молчаливой бабушки в чёрном, до щиколоток, платье, глядевшей на сына с нескрываемым восхищением. По тому, как сын, худой тихий мужчина лет сорока пяти (похожий на профессора математики – старомодными очками с диоптриями, прилизанным пробором, гладко выбритым лицом и столь же выглаженным серым костюмом) тепло и спокойно отвечал что-то супруге, ещё более кроткой миниатюрной женщине, одетой в национальное красно-зеленое платье из нановолокна. Наконец, это было ясно по невероятной силе чувств, окружавших почти осязаемым энергетическим сгустком главного человека маленького купе – милую и по-детски красивую девочку лет четырёх-пяти, сидящую на небольшом откидном столике в пухлом лазурном комбинезоне и не отрывающую взгляда от детского росфона, пристёгнутого смешным пушистым блестящим браслетом к её ручке.