Антоша, вставай

— Если хочешь знать, твоя мать не могла иметь детей, Антоша, да! — выкрикнула она. — Взяла из интернета для умственно отсталых и вложила всю душу, чтобы из тебя хоть что-то вышло. Она старалась. Мать водила тебя по врачам, не жалея сил и денег. Хотела, чтобы ты был нормальным человеком! Влился в общество, стал достойным его членом, смог жениться и вырастить ей внучат, вот чего она хотела. А ты неблагодарный, ой-ой-ой, какой же неблагодарный, — она покачала головой, — и воняешь, как дохлая кошка.

Тамара Тимофеевна развернулась и, не дав мне ничего сказать в ответ, вышла из квартиры, хлопнув дверью. Я остался с эхом ее слов. Звонкий голос соседки еще гулял в пустых стенах коробки, в которой я жил. Я слышал его. Он вызывал во мне такую боль, будто мое брюхо разрезали скальпелем, вытащили кишки наружу и связали их морским узлом.

18

Я не мог поверить, что от четырнадцати бумажек в руках зависела моя дальнейшая жизнь: быть свободным или стать привязанным к кровати Старухи. Когда соседка ушла, я отошел от ее воплей и вспомнил, что у меня в шкафу лежало куда больше жалких семидесяти тысяч. Чтобы купить себе свободу, я решил раздраконить кубышку. Не зная, куда везти деньги, собрался с духом и позвонил в дверь Тамары Тимофеевны. Она недолго возилась с замком, будто поджидала меня в прихожей. Открыв серую железную дверь, женщина подозрительно прищурилась.

Тимофеевна производила обманчивое впечатления. За ее хрупкостью стоял огненный характер. Она без особой сложности гоняла наркоманов в девяностых, когда те устраивали крики на всю лестничную клетку, и гавкала так свирепо на огромных мужиков, пьянствующих у подъезда, что те убегали, поджав хвосты.

Если Старая Карга походила на тяжелую артиллерию, то щупленькая Тамара Тимофеевна — на пехоту, перед которой может заверещать даже матерый бандюган. Быть может, поэтому соседка, сколько я ее знал, жила одна. К ней приходили мужчины. В юношестве я слышал из-за стены своей комнаты похотливые стоны, но никогда не видел ее с кем-то.

Тамара Тимофеевна смотрела на меня твердым взглядом и, кажется, безмерно радовалась моему приходу. Она снова одержала победу. Все происходило так, как она запланировала. На ее лице нарисовалась ухмылка, а глаза засияли, как у алкаша, только что купившего чекушку. Я не смог выдержать ее взгляд и опустил голову. Поверх синих колготок на ноги у нее были натянуты вязаные носки.

— Я хочу проведать мать.

Тамара Тимофеевна молчала, а я после признания соседки пробовал на вкус слово "мать”, и оно мне казалось горьким.

— А-а-а, проснулась совесть? — ликовала женщина.

Ее слова как хлыст ударили меня, и я почувствовал жжение. Что-то закипело во мне, но я постарался сдержать вспыхнувшую злость. Так же, как сантехники закрывают круглую дырку в земле люком, так и я закрыл свои истинные эмоции железным колпаком.

— Ну, раз ты понял, что твоя мать святой человек, и хочешь извиниться, то я помогу. — Она ушла в квартиру. Из кухни тянуло жареной рыбой. Женщина, в отличие от моей матери, ходила бесшумно. Я не успел ничего сообразить, как соседка вернулась.

— Улица Саляма Адиля, дом два, — сказала женщина и протянула мне газетный клочок с номером телефона. — Это ее врач — Савченко Сергей Владимирович. Он тебе расскажет о перспективах.

Я взял бумажку.

— Поговори с врачом, а потом зайди к матери в палату, она-то тебе расскажет, что и как делать. Не помог Сергей Валерьевич, будь он неладен, кто-нибудь другой поможет. Все решится, Антоша. Ты, главное, иди к ней, к матери своей, она же тебя вырастила как-никак. С Богом, Антоша, с Богом. — Она потянулась к ручке на двери. — Потом загляни ко мне и расскажи, что порешали. Обязательно загляни, а то я это, переживать буду. — Тамара Тимофеевна кивнула мне, попрощалась добрейшим, чуть ли не детским голосом и захлопнула дверь.

***

Передо мной возвышалось шестиэтажное здание розового цвета с вкраплениями голубой плитки. Городская клиническая больница № 67 состояла из блоков, как игра тетрис. Мне не верилась, что внутри этого безжизненного строения кто-то спасает жизни. От нервов в кармане куртки я превратил семьдесят тысяч в бумажный комок. Я крутил и сдавливал купюры, не решаясь пройти через решетчатую калитку. Ноги наполнились свинцом, и я никак не мог сделать шаг в сторону больницы, будто скрытая от взора стена не давала мне пройти вперед. Я уткнулся в нее носом и стоял как вкопанный, думая о словах Борисовича:

— На эти бабки ты можешь снять пятьдесят топовых девок!

Почему-то сейчас меня не беспокоила покалеченная Карга, хотя я пришел к ней, чтобы загладить свои грехи. Я был опьянен возможностью прикоснуться к женскому телу и думал только о словах миллиардера с Поклонной улицы. Я закрыл глаза и представил, как жму женскую грудь или трогаю попку. От сладостного вожделения я еще сильней спрессовал деньги в кармане.

"Ведьма никуда не денется”, — подумал я и достал телефон из кармана потертых джинсов.

— Ты на работе? — написал я своему бывшему сменщику в "Дикси”.