Антоша, вставай

До макушки маяка оставался еще один пролет. Я, стиснув зубы, двинулся дальше. Туда, где располагалась огромная лампа и зеркальный отражатель. За стеклом по-прежнему гремела гроза и лил дикий ливень. Нащупав рычаг, я дернул за него, и огромная лампа зажглась, а я едва не ослеп от неожиданности. Белая пелена света сменила ночную мглу. Я летел в бесконечном светлом коридоре. Передо мной кружились фотографии и кадры документального фильма плохого качества. Везде на кадрах расстроенный мальчик. Ему плохо. На каждом снимке его глаза молят о помощи, и кажется, что на его устах застыл крик. Он ничему не рад. Он ничему не улыбается, он лишь тоскует. Постоянно. Из белой невесомости коридора я вмиг вернулся на маяк. Прожектор был направлен вперед. Сильный луч света пробивал насквозь ливень, будто делая в нем дыру. На расстоянии ста метров перед мной показалась ржавая стена, которую я никогда не замечал. До этого она выглядела как синева неба, а теперь мне открылась истинная природа райского острова. Свет прожектора показал, что я заперт внутри ржавой коробки. Меня затрясло, и я отрыгнул ком живых тараканов на свои кожаные ботинки. Как только насекомые оказались на свободе, они тут же разбежались по сторонам. Меня снова закружило в танце паранойи. Я лежал голый, прижав колени ко лбу. Чувствовал себя никому не нужным, как смятый одноразовый стакан. Подняв голову, я увидел перед собой светловолосую девушку с фотографии. Ту, которая держала младенца на руках. Мне стало тепло, захотелось выпрямиться и подойти к ней. Обнять. Но кто-то схватил меня за ноги и потянул вниз, на улицу, туда, откуда я только что пришел. Считая ступеньки подбородком, я слышал мерзкий голос Старухи. Она меня оттаскивала от приятной и нежной женщины с первой фотографии. Я захотел побыть с ней, постоять рядом и помолчать. Мне нужно было лишь нужно несколько мгновений близости с ней. Она была очагом чего-то важного, чего-то более существенного, чем деньги или любовь других людей. Как только я оказался на улице, железная дверь подскочила с земли и захлопнула вход в маяк. Меня окатило холодной водой. Дождь колол тело сотней уколов. Я зажмурился от отчаяния и открыл глаза уже на диване Старой Карги.

***

Однажды, когда мать вязала разноцветный свитер на продажу, я нечаянно пнул ногой и спутал клубки шерсти. Она выбранила меня и заставила распутывать нити. Мне это далось непросто. Сейчас я чувствовал нечто похожее. Все запуталось, и было непонятно, за какую нитку тянуть, чтобы все вернулось на свои места.

Изучая белый потолок с засохшими потеками в углу, я думал о своем сне про Старуху. Неужели она меня усыновила — или я просто так сильно озлоблен, что больше не хотел воспринимать ее как свою мать? От приходивших мыслей мне становилось дурно. Голова распухла, а в груди снова жужжало какое-то неприятное ощущение. Все говорило о том, что мне больше не стоило оставаться в постели.

Я ударил несколько раз себя по лбу и вскочил с дивана, побежал к себе в комнату, чтобы пересчитать деньги, которые мне вчера вручил Юрий Борисович. По дороге на меня даже напало сомнение, что деньги вообще существуют и что спор с миллионером мне не приснился. Все были на месте. Красная куча бабла. Всего десять пачек по пять тысяч — в каждой по полмиллиона. Я все еще не знал, что с ними делать, поэтому, найдя коробку от старых туфель Карги, сложил туда свой куш и убрал в шкаф к своим вещам.

Полдесятого. Я уже полчаса как должен был быть на работе. На экране светились пропущенные звонки от Сергея Валерьевича и матери. Я замешкался. Мне не хотелось подводить шефа, но и на работу я не рвался. Правильно было бы поехать в больницу к матери, но я боялся, что она будет орать как резаная и требовать объяснений, почему я все это время не брал трубку. Мне было сложно решить, что делать дальше. Наверное, стоило придумать что-нибудь в свое оправдание. Из-за страха осуждения шефом я предпочел забить на работу и в итоге понял, что идти никуда не собираюсь. Если работу я мог отложить, то ощущение голода нет. Живот урчал. Я заглянул в холодильник и нашел там остатки колбасы, картошку и вареные яйца.

Я не помнил, когда ел последний раз, но еда на столе не возбуждала аппетита. Усевшись на кухне в одних трусах, я положил в рот кусок докторской колбасы и принялся неохотно жевать ее. Вспыхивали отрывки вчерашнего разговора с Борисовичем:

— На эти бабки ты можешь снять пятьдесят топовых девок!

Эти слова жутко возбудили меня. Я почувствовал, как приятный ветерок поднялся от паха к животу. Мне подумалось, что чьи-то губы свернулись в дудочку и нежно обдувают мои внутренности. Возникла мысль выпустить пар, но я удержался.

"Если у меня есть бабки, чтобы покувыркаться с какой-нибудь девочкой, то почему бы не воспользоваться этим?” — услышал я слова в своей голове.

Страх раздеться перед другим человеком был таким сильным, что я выгонял мысли о физической близости с кем-то, кроме моей руки. Но и желание побыть в объятиях сочной цыпы — не отпускало.