Антошка и журавли

— Не было страсти на дворе, так будет! — недовольным голосом сказала невестка. — Коли он такой злой, боязно будет и по двору-то пройти!

— Заест, — шутливо сказал Макар. — Он уж бабы три съел таких-то, только ноги остались.

— А постой, я ему хлебца вынесу, — будет он есть али нет? — сказала девка и побежала в избу.

— Да посоли хлеб-то! — крикнул ей вслед Макар.

Девка вскоре вернулась с ломтём хлеба и поднесла его жеребёнку. Жеребёнок, завидев хлеб, и бровью не моргнул.

— Ещё не привычен, — молвил Макар и поднёс хлеб к губам жеребёнка.

Жеребёнок отвернул голову.

— Ишь ты, не хочет! Постой, раскушаешь, будешь есть!

И Макар отломил кусочек хлеба, где было побольше соли, и впихнул его в рот жеребёнку. Жеребёнок нехотя взял его, помял губами и проглотил. Макар подал ему ещё такой же кусочек; жеребёнок сжевал охотнее и, увидев, что у мужика есть ещё хлеб, сам уже потянулся за ним.

— Вот так-то! — проговорил Макар и стал гладить жеребёнка по морде. — Ешь, ешь, дурашка! Привыкай, да будь смирен.

И, дождавшись, когда жеребёнок съел хлеб, он тихонько повернул его и повёл во двор. Жеребёнок заартачился и не захотел было идти на чужой двор. Макар, остановившись, стал гладить его по морде и шее.

— Ну чего ты, дурашка? Не бойсь! Тебе тут хорошо будет!.. Молодуха, принеси-ка ему приполок невеечки![8]

Жеребёнок после ласки оказался послушливее и, не упираясь, вошёл во двор. Макар завёл его в задний хлев, снял обротку и проговорил:

— Ну, вот тебе и место, гуляй здесь!

Жеребёнок почувствовал, что с него сняли обротку, сразу рванулся в сторону, взлягнул, причём чуть не попал Макару пятками в грудь, и, забившись в угол, остановился там, дрожа всем телом.

— Ишь как тебя приучили… Ну постой, здесь тебе того не будет!

И Макар засыпал в кормушку принесённый молодухой невеяный овёс и вышел из хлева.

IV

Макар всегда и со всей скотиной обходился ласково, старался не бить, не кричать на неё и семейным не позволял этого делать. Так же стал он обращаться и с Дичком. Мало того, он на первых порах сам стал ухаживать за ним: сам носил корм, сам поил, сам таскал подстилку. Допускал он и дочь с невесткой это делать иногда, но сам всё-таки присматривал: достаточно ли они корма или пойла ему дали, так ли положили. На первых порах Дичок не подпускал к себе никого. Только кто покажется в хлеве, он бросается в угол, настораживается, поднимет уши и стоит, смотрит. Едва кто делал к нему шаг, он, прижимая уши, начинал охмыляться и семенил задними ногами. Старуха, когда носила пойло овцам, всегда опасливо озиралась, не бросился бы он на неё, не ударил бы как. Настороже были всегда и девка с невесткой. И только Макар не обращал на это никакого внимания. Положит корм, подойдёт к нему и, ласково отпрукивая, ухитрится как-нибудь схватить за шею иди за холку и начнёт гладить его, почёсывать, называть нежными именами. Мало-помалу жеребёнок стал привыкать к нему, встречать более дружелюбно и не отскакивал уже от кормушки, когда кто-нибудь появлялся в хлеве.

Мало-помалу Дичок стал позволять дотрагиваться до себя не только Макару, но и старухе, снохе, а особенно девке. Девке потому, что она всех больше ухаживала за ним и обходилась ласково и, кроме того, часто выносила горбушку или кусочек хлеба.

К весне Дичок поднялся, вырос и сделался ещё круглее корпусом. В первую бороньбу Макар пожалел его запрягать в борону. Но в яровой сев, когда работа бывает легче и когда лошади несколько поправляются на вырастающей к этому времени зелёной траве, он решился попробовать его. В один полдень он послал Федорку в стадо привести его. Девка живо прикатила с ним, и Макар, благословясь, исподволь стал надевать на него хомут. Дичок было фыркнул, насторожил уши и поднял голову, но Макар с девкой, одерживая его, надели-таки хомут, стали засупонивать и вхлёстывать гужи[9]. Сделав это, Макар под уздцы повёл Дичка на полосу, зорко следя, как бы он не рванулся назад и не наскочил бы на борону.

Дичок шёл на полосу неохотно; остановился было, когда опрокинули на пашне борону зубьями вниз и ему стало тяжело её тащить; но его опять погладили, почесали, и он легко двинулся с места.

Два раза взад и вперёд Макар сам провёл Дичка по полосе за девкой, которая ехала впереди на старой лошади. Потом связал вдвое повод и надел его дочери на руку, сам же отошёл в сторону. Жеребёнок пошёл как «милое дитятко».

— Заходит-то, заходит как на повороте, словно старая лошадь! — говорила Федорка, и лицо её светилось счастливой улыбкой.

— Обыркается, бог даст, и пойдёт! — сказал Макар и не пошёл уж больше за жеребёнком, а остался на конце полосы.

V

Следующею зимою, когда выпало достаточно снега и санная дорога установилась совсем, Макар попробовал Дичка в упряжке, для этого он запряг старую лошадь в дровни и пустил вперёд, а Дичка, запряжённого в другие сани, на аркане пустил позади. На передней лошади поехала невестка; на Дичке он сам с Федоркой.