Антракт в овраге. Девственный Виктор

– А вы мне уши надрали. Я скажу нашим мальчикам – они вас вздуют.

– И тебе не стыдно жаловаться? Ну, хочешь драться?

– Нет, не хочу: у вас очень хорошее платье, я могу его запачкать.

– Скажите, какой аккуратный! Просто трусишь.

– Ого!

– Нечего храбриться. Всё равно я не буду драться, я пошутила. Я никому даже не скажу про то, что ты меня облил, и когда ты к нам придешь, сделаю вид, что вижу тебя в первый раз. Хорошо? Это будет наш секрет.

– Хорошо. Только я к вам не приду.

– Почему?

– Мы к вашим не ходим.

– Так ты ко мне приходи в гости.

– А как вас зовут?

– Зоя Петровна Залесская.

– Зоя Петровна Залесская? – переспросил мальчик.

– Да. Так вот, будем знакомы.

– Хорошо, – сказал Гриша и пошел было прочь, как вдруг, вернувшись, спросил:

– А что значит Е. и М., которые вы писали на песке?

– Так ты же говорил, что знаешь, что это значит.

– Я просто так говорил, врал.

– Мне очень хотелось есть, и я писала «ѣмъ».

– Так «ѣмъ» через е пишется.

– По-русски через Ѣ, а по-польски через е, – понял?

– А буквы были русские!

– Ну, будет! Не приставай! Какие есть, такие и есть. Иди себе, и я пойду завтракать.

IV.

Встреча под кленом, не произведя, вопреки всем традициям «первых любовей», неизгладимого впечатления на Гришу Кравченко, тем не менее не выходила у него из головы. Он не рассказал о ней никому: старшим не требовалось отчета, а товарищам он соврал, что облил самое пасторшу, и для большей правдоподобности насказал таких подробностей, что вышло ни на что не похоже.

– На скамейке была смола, а пасторша-то толстая: как села, так и прилипла. Я поливаю, она хочет встать и не может… кричит, а я всё трясу… Прибежали Кошка с Тошкой немку отдирать, – я тут и удрал. Не знаю, как всё кончилось; наверное, горячим утюгом отпарили или скамейку разрубили. Так с дощечкой и ходит… мокрая вся, чулки полиняли!

Картина представлялась такой привлекательной триумфальности, что не хотелось делать логических и исторических исследований.

Дня три говорили об этом подвиге, и когда встречались немцы, кричали им:

– Ну, как поживает ваша мамаша? Высохла ли она, и отклеилась ли дощечка?

– Какая дощечка? Это у тебя в голове бревно.

– Да, да, говори! Мамаша-то прилипла, так со скамейкой, поди, и ходит.

Немцы не понимали, сердились и начинали драку.

Однажды Грише показалось, что во вражеской компании прошла и его знакомая. Больших немцев не было, шли только дети и она с ними. Навстречу им попался верхом Евгений Павлович Масловский, гостивший у члена, дяди Обклаши; немецкая банда что-то ему крикнула хором, он придержал лошадь и повернул обратно за пасторской семьей. Значит, там был кто-нибудь, кроме детей, потому что иначе зачем же приезжему корнету было ехать за той компанией? Грише стало слегка неприятно почему-то, но он сейчас же возобновил занятие, от которого отвлекла его эта встреча – строгать какую-то палку.

Вечером за чаем он опять смутился, думая, что домашние говорят именно о Залесской, хотя ничто не указывало на это точно. Говорила больше мать и тетка, отец только изредка вставлял замечания, которые, казалось, еще больше воспламеняли говоривших.

– Я страшно боюсь, что она разлетится к нам с визитом. Нельзя будет её не принять, обидеть почтенное семейство. Конечно, у нас мало общего, но всё же мы знакомы, и мне бы не хотелось никаких ссор.

Отец, желая всё успокоить, представлял резоны, что летние знакомства не есть знакомства, ни к чему не обязывают, что данная особа, вероятно, долго не засидится, что она, если будет делать визиты, то сделает их всем, так что при таком уравнении никому не будет особенного позора и неловкости. Но г-жа Кравченко не сдавалась.

– И на лето неприятно иметь всякую канитель. У Олилы теперь гостит Евгений Павлович, наверное, эта цаца с места в карьер примется за него!

– Ну, что тебе за дело до чужих молодых людей? Не поручен же тебе этот офицер!

– Ноу меня у самой дети: какой пример для них!

– Дети ничего не поймут.

– Напрасно ты думаешь! И я не могу у себя в доме терпеть такую грязь.

– Ну, как хочешь. Тогда скажись больной и не принимай её, а потом не отдавай визита, – так знакомство и прекратится.

– Но я не хочу обижать Гросманов.

– Тогда прими ее.

– Я и этого не хочу.

Г. Кравченко махнул рукою и умолк, как вдруг раздался голос Гриши:

– Мама, вы о Зое Петровне говорите?

– О какой Зое Петровне?

– О Залесской.

Наверное, если бы стол на балконе не был так задвинут, Гришина мама свалилась бы на пол от удивления, но тут даже покачнуться было некуда. У прокурорши только голос пресекся, когда она прошептала:

– А ты откуда же ее знаешь?

– Я с нею знаком, – выдал свой секрет Гриша.

Г-жа Кравченко перевела глаза на мужа, тот – на нее.

– Я тебе говорила…

– Это скорее я говорил…

– Нет, это я говорила.

Гриша снова прервал своих родителей:

– Если тебе, мама, так не хочется, чтобы Залесская к нам приходила, я могу сходить и сказать ей потихоньку об этом, – она и не придет…

– Сейчас же вон из-за стола! – закричала мама, но прокурор остановил ее.