Антракт в овраге. Девственный Виктор

Муар под лампой горел китайской розой, он был уж так розов, так розов, что, казалось, еще минута, и по комнате разольется вялый и сладкий запах. Дальше розы чехла смягчались золотистым газом, словно закатный шафран тронул алую щеку. Ниже, к краю платья, розовое неистовство слабело, меркло и словно стекало неровно бисерными кружевами, розово-золотыми, где, казалось, медлило и застыло коралловое мерцанье, как последний взгляд зимней зари гаснет на звездах инея.

Собственно говоря, и костюм-то Авроры затеян был Катериной Петровной Быковой только ради старинных бисерных кружев, оставшихся еще после бабушки. Она ждала этого маскарада, этого вечера, в который многое должно было решиться.

Вероятно, не только бабушка, но и мать Катерины Петровны любила подолгу смотреть на розовый бисер, особенно, когда носила под сердцем последнего ребенка, – оттого на щеках дочери осталось какое-то розовое мерцанье, словно заблудившееся, удивленное, то разгорающееся, то меркнущее, вовсе не похожее на румянец.

Теперь же сияющая материя освещала розовым блеском простую мастерскую и пять наклонившихся девушек над столом. И было неизвестно, отчего горели их щеки: от волненья, или пришли все они сейчас только с мороза, или заревом ложился на их лица отсвет розового шелка.

Швейка Ксюшка только что кончила этот костюм и молча высасывала кровь из уколотого пальца. Она боялась, как бы не капнуть на изготовленное платье, хотя вряд ли на этих розах осталась бы заметной капля Ксюшкиной крови. Она гордилась, что заказ достался ей, и вместе с тем ей было жаль, что костюм готов, уже нашит аврорин бисер, и придется расстаться с этою прелестью, в которую она была влюблена десять дней, покуда шила.

Счастливая барышня Быкова! Ксюшка ее видела, когда ходила примерять. Ничего себе: высокая, тоненькая, голова маленькая, только нос… будто всё время что-то подозрительно нюхает. Или это уж от важности?

Перед праздниками работы было по горло, оттого девушки посмотрели немного на костюм и сейчас же принялись за шитье, кто за что, только Ксюша сидела в задумчивости, словно не замечая, что картонку уже давно закрыли, и комната освещается только лампой. Уж так ей нравилось это платье, что не знаю, чего бы она ни дала, чтобы иметь его!

Ксюша будто не могла даже сидеть на месте, накинула платок и вышла. Холодно, в небольшом квадрате неба, видного высоко над двором, горит большая звезда («Рождественская!» – подумала девушка), кто-то кличет двух мопсов в ваточных попонках, из отворенных дверей прачешной валит пар: торопятся к праздникам.

Вдруг ее окликнули:

– Ксении Петровне наше почтение!

По двору проходил мужчина в переднике поверх теплой, длинной куртки и в котелке. Ксюша даже не сразу узнала приказчика из соседней фруктовой, который уже давно за ней ухаживал. Мастерицы смеялись над невзрачным кавалером, но девушка справедливо думала, что такой скорее женится, и потом, Евграф Семенович казался человеком, хотя несколько и смешным, но солидным и добрым.

Не получив ответа на свое приветствие, Евграф снова заговорил:

– Воздухом дышите?

– Да, вот вышла немного, – неохотно сказала Ксюша.

– Так. А я думал, не меня ли грехом поджидаете.

– Была нужда! И с чего это вы, Евграф Семенович, так о себе воображаете, что я вас буду на холоду ждать?

– Давно не видались.

– Захотела бы, в магазин бы забежала!

Помолчав, приказчик снова начал:

– Холодно-с! А на третий день обязательно на бал приходите. Я себе уж костюм приготовил.

– Воображаю!

– Хороший костюм! Обязательно приходите: у меня с вами разговор серьезный будет.

– Да как же я вас узнаю, раз вы будете в костюме?

– Узнаете, пари держу, что узнаете! Кто другой не узнает, а вы узнаете.

– Что же вы карточку на спину пришпилите, что ли, что я вас узнаю?

– Нет, вы одни узнаете, только приходите.

– Ладно, уж слышала!

– Так придете?

– Может быть.

Евграф вздохнул. Девушка вдруг громко рассмеялась.

– Только ведь, если я приду, то так оденусь, что вы меня ни за что не узнаете. Я-то вас узнаю, а вы меня нет! Ну, прощайте, замерзла совсем!

Ксюша было позабыла о сшитом костюме, а теперь разговор с Евграфом Семеновичем опять ей о нём напомнил. Было трудно удержаться, чтобы не открыть картонки и не посмотреть еще раз на розовое сиянье, но она превозмогла себя, отгоняя разные мысли.

Ксюша и жила при мастерской, будучи племянницей и крестницей хозяйки. Спала она отдельно от прочих мастериц, за шкафом в коридоре, даже не на кровати, а на сундуке. Но она вовсе не оттого не могла заснуть, что ей было жестко или душно, нет, она всё не могла забыть текучий нежно-белый блеск костюма Авроры. Если бы Евграф Семенович увидел ее в таком платье, с ума бы сошел!

Ксюша осторожно встала со своего сундука, прислушалась: все спят спокойно. Хотя все находились в разных комнатах, но квартирка, за исключением мастерской, была так мала, что из коридора было слышно, что делается во всех концах помещения.