Антропология экстремальных групп: Доминантные отношения среди военнослужащих срочной службы Российской Армии

Заканчивая рассказ о том, как духи наращивают "тело" своего статуса, "питаясь" ночью календарными символами — обрывками цифр "стометровки", а днем — вполне съедобным, (но не менее символическим) маслом из рук тех, кому эти цифры посвящены, нам остается еще раз удивиться постоянству тех форм, в которых архетипы бессознательного проявляют себя в разных сферах культуры — от дедовщины до классической поэзии. "Чем питается призрак? Отбросами сна, отрубями границ, шелухою цифири…"

Инфантильность и насилие

Организованное, систематизированное насилие имеет только внешнее сходство с клиническим садизмом и во многих случаях его суть раскрывается именно этимологией понятия агрессия в смысле самоутверждение, как напоминает об этом Эрих Фромм[100]. Жестокость дедов, "сушащих крокодилов", или "попугаев" и т. п. — это жестокость не садиста, а ребенка. Дети в силу неразвитости абстрактного мышления существа очень жестокие. Они мучают кошек, отрывают насекомым "руки-ноги" не оттого, что получают удовлетворение от причинения страданий живому существу, а от манипуляций, производящих изменения в природе, которая в их сознании еще не разделена на живую и неживую. Просто изменения в живой природе более очевидны, чем в неживой. В этом жажда познания, и механическая самореализация неотделима от развлечения. Другое дело, что любая манипуляция с любым живым существом без его на то согласия будет насилием.

Деды, так же, как дети в своей экспансии, часто бывают не в состоянии отличить насилие от манипуляций с объектами. В конце концов, в армии все люди — объекты. Когда по команде одного доминанта тридцать тел синхронно принимают любую позу, он испытывает удовольствие от произведенного изменения в пространстве, организованном порядком тел, и это чувство является источником его личностного самоутверждения — власти. Поэтому власть деда в казарме психологически ничем принципиально не отличается от любой другой власти и также стремится к абсолютизации, к тому, чтобы минимум усилий производил максимум изменений. Для этого существуют знаки.

Знаки не только усиливают эффект любого действия, но ограждают сознание от стресса, возможного в результате осознания его последствий. Семиотическое поле — это своего рода информационный скафандр, адаптирующий сознание человека к насилию (или позволяющий ему абстрагироваться от него, что здесь одно и то же). Одно дело хлестать человека пряжкой и говорить себе "я издеваюсь", а другое дело — "я придаю ускорение" ("воспитываю", "слежу за порядком"). Так, в нашей части деды одного из подразделений любили постоянно хлестать духов бляхами своих ремней по ягодицам. Но однажды после того, как на месте ягодиц одного из духов обнаружили кровавое месиво, они сами пришли в ужас и на своем "консилиуме" постановили никого ремнями больше не хлестать.

Осознание наступает в результате десимволизации, порождающей эмоцию, сопоставимую с катарсисом. В экстремальных группах это бывает редко, потому что системы организованного насилия вырабатывают мощное знаково-символическое поле в целях адаптации сознания участвующих в нем людей. С одной стороны, прямое насилие, чреватое физическим уничтожением жертвы, редуцируется до уровня знака и осуществляется в информационном пространстве в качестве оскорбления или унижения; с другой стороны, сам насильник, благодаря знаковому контексту, не воспринимает творимое им насилие как таковое, для него это в худшем случае "прикол".

Инициация в традиционной культуре — это переход человека их группы женщин/детей в мир взрослых мужчин. Гендерная ассиметрия социальной динамики предполагает переход, отражающий общую динамику культурогенеза[101]. Сама идея статусного перехода как максима психической реальности солдата отражена в структуре дембельских альбомов и блокнотов.

Принципы построения их текстов имеют две гипертрофированных стороны: гипертрофированная брутальность в репрезентации себя в мире, и напыщенная тоска с оплакиванием своей участи. Как правило, крайняя агрессивность фраз, посвященных своим "классовым антагонистам" и невестам, чередуется с плаксивыми посвящениями маме. Приведу в качестве примера тексты, воспроизводящие чередование инфантилизма и агрессии, скопированные с одного разворота дембельского блокнота, принадлежащего неизвестному пограничнику.

Тексты правой половины разворота воспроизводят инфантильные комплексы в душещипательной лирике "а-ля Есенин", перечеркнутой по диагонали большими печатными буквами "МАМЕ":