Антропоцид

Нельзя здесь надолго задерживаться. Эта прогулка — небольшая передышка перед моей вылазкой. А может, прощание?

— Так ты рисуешь? — спрашиваю я.

— Ну да, типа того. Когда-то мечтала стать художницей.

— И что за стиль?

Марина хихикает.

— Курицалапионизм, — говорит она.

— О, в этом стиле и я рисовать умею.

— Я не задумываюсь, — говорит Марина сквозь смех. — Рисую то, что идёт от сердца. Могу показать, когда прилетим.

Если мы прилетим, это, наверное, будет неловкая встреча. Мне и сейчас неловко, честно говоря.

Мы проходим мимо ещё одного нейросетевого художника. Он рисует мать с дочерью, и выходит достаточно интересно. Есть в нём что-то… не знаю, от Ван Гога? Не шарю я в изобразительном искусстве. Мане от Моне точно не отличу.

— Не боишься, что тебя заменят эти? — киваю на непись. — И в художестве, и в дизайне.

— Эти меня уже, наверное, пару сотен лет пытаются заменить. Пока у них что-то плохо получается. Профессии не умерли. Взгляд искусственного интеллекта или простой нейросети — не то же самое, что взгляд человека.

— Не знал, что тебе столько лет, — я с улбыкой кошусь на Марину.

— Бу-бу-бу, — передразнивает она меня. — Мне шестнадцать, вообще-то.

Моё внимание привлекает яркая синяя вывеска прямо за спиной у художника.

— Смотри, ресторан, — говорю я.

— «Подводный мир»? Хочешь угостить меня омарами с красной икрой?

— Дороговато, с учётом того, что ты даже вкуса не почувствуешь. Просто осматриваюсь.

Я подхожу к ресторану: на голоэкран у входа выведено меню. Я пролистываю его пальцем: интересно, сколько же всяких вкусностей я в этой жизни уже никогда не попробую?

— Что такое осьминожий фьют? — спрашиваю я.

— Блюдо, изобретённое во второй половине двадцать первого века, — говорит Марина. — Тогда один ресторан выдавал его за классическое английское блюдо. Хитрецы, блин! Но рецепт прижился, стал действительно классическим. Но его сейчас нечасто встретишь, упала популярность.

— А ты, я смотрю, разбираешься в морепродуктах.

— Скорее люблю всякую ерунду в интернетике почитать. О, смотри, музыкант!

Посреди улицы парень с акустической гитарой на раскладном стульчике исполняет песню про солнце. Но это не радостная попса или детская песенка, как обычно, а достаточно грустная вещь. Прослеживается в её мотитве какая-то обречённость, что сильно резонирует с моим настроением. У людей вокруг есть толика надежды, но это лишь потому, что они слишком мало знают. И даже не представляют, что в паре метров от них стоит человек, от которого зависит, проснутся ли они завтра утром.

Музыканта слушают несколько человек, кто-то даже подпевает. Песня мне смутно знакома, это что-то старое, некогда очень популярное. Я подмечаю, что гитарист расположился прямо рядом со стеной Цоя. Ну конечно! Легендарный музыкант позапрошлого века, лидер группы… как она там называлась? «Фильм»? «Кинотеатр»? «Кино», точно. Странное название, ну ладно.

Я даже припомнил голос Цоя. Парень поёт очень похоже. Ему на вид года двадцать три, в его возрасте сейчас мало кто интересуется такой музыкой. Тощий, длииноволосый и с серьгой в ухе. Ну да, образ неформала и меломана. Но лицо его выдаёт. Слишком уж оно обычное и невзрачное. Очередной бот, наверняка просто воспроизводящий оригинальную аудиодорожку. Потому и звучит похоже.

Бот заканчивает песню плавным затуханием, собравшаяся мини-толпа аплодирует, а я говорю Марине:

— Интересную непись сделали, да?

Парень поднимает на меня голову.

— Непись? Это я-то непись?

Блин, настоящий! Удивительно. После антропоцида человечество массово придаётся унынию, воспоминаниям, общению с другими выжившими и прогулкам по виртуальности. А этот парень живёт как жил, играет настоящую музыку на ненастоящей улице наравне с ботами, будто музыка ещё имеет какое-то значение.

Я кидаю взгляд на Марину. Надо же, какой я узколобый. Она вот рисует. И Кристина иногда что-то малюет в своей тетрадке. Музыкант выходит на улицу и дарит людям песни. Может, для него только музыка сейчас и имеет значение?

— Прости, — говорю я. — Просто мне казалось, что уличные музыканты в свете последних событий перевелись.

— Никуда мы не денемся, — отвечает парень. — «Титаник» смотрел? Оркестр, играющий на тонущем корабле. Вот кто я. Пока люди способны петь, они живы несмотря ни на что.

Я вспоминаю Олега, который открыл ночной клуб на Пушкинской. Да, он, в отличие от многих, не сидел сложа руки. Но Олег думал о наживе, верил, что виртуальные кредиты ему пригодятся. Здесь же другой случай. Творчество — одна из тех немногих вещей, что отличают нас от животных. И сейчас, когда мы готовы скатиться в глобальный общечеловеческий эскапизм и погоню за фальшивыми источниками гормонов счастья, творчество — это лучик света среди беспросветной тьмы. Только оно, наверное, и позволяет нам не стать лабораторными мышами, которых посадили в тепличные условия с кормом, миской воды и беговым колесом. Ну и наука ещё.

Я открываю инвентарь и нажимаю на кнопку с изображением монетки сбоку. Ввожу число «10», и у меня в руке появляется монета ценой в пять кредитов. Я кладу её в гитарный кейс и говорю:

— Хорошая песня. Спасибо.