Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Любой, кто мыслит подобными категориями, обречен превратиться в пессимистически настроенного романтика или романтичного пессимиста, и такова правда в отношении Сент-Экзюпери. «Жизнь, – как однажды заметил Джонатан Свифт, – является комедией для того, кто думает, и трагедией для того, кто чувствует». Сент-Экс одинаково глубоко чувствовал и мыслил, и в его случае рождающиеся, как следствие, аллегории, оказывались полными юмора и грусти одновременно. Иногда они становились едкими и колкими настолько, насколько это возможно для аллегорий, и это может частично (но только частично) объяснить тот не слишком восторженный прием его новой книги в сравнении с тем, что был оказан «Полету на Аррас», когда интерес американской читающей публики не стихал несколько недель подряд. И хотя Беатрис Шерман опубликовала сочувствующий комментарий в выпуске книжного обозрения «Нью-Йорк таймс» от 11 апреля 1943 года, другие рецензенты, похоже привыкшие ко всему приклеивать соответствующие ярлыки, пребывали в недоумении, каким образом им следует преподносить публике книгу, не слишком легко поддающуюся классификации. Приблизительно через шесть месяцев в «Коммонвел» Гарри Луи Бинсс был вынужден признаться, полушутя-полусерьезно, что он оказался одним из немногих американских критиков, расценивших эту небольшую сказку-притчу как нечто из классики – «грустной классики, заставляющей плакать. Но в слезах есть горькая радость, даже в детстве. И детство порой не воспринимает столь трагично то, что для меня, взрослого становится настоящей трагедией. Но в этой своей оценке я, судя по всему, несколько одинок. Книга не имела огромного успеха, хотя она была издана прошлой весной, и, возможно, мое суждение неправильно. Я подозреваю, что публика не всегда с готовностью принимает от автора творение, которое не вписывается в категорию, присвоенную публикой автору. Одаренный богатым поэтическим воображением, авиатор написал нечто равнозначное волшебной сказке (или, по крайней мере, причудливой притче, полной аллегории), и тут публика оказалась не в силах проглотить слишком много».

Кстати, вероятно, что некоторым критикам пришлось отвергнуть книгу из-за иронической насмешки над ценностями американской цивилизации – в образе делового человека, бизнесмена (это слово использовано и в английском, и во французском тексте), настолько с головой погруженного в подсчет его миллионов звезд, что ему не остается времени полюбоваться хоть на одну из них, или в образе аптекаря, чьи утоляющие жажду пилюли позволяют экономить ровно пятьдесят три минуты в неделю. Но этих двоих автор изображает с мягким юмором, а вовсе не с предубеждением или предвзятостью, и они – лишь двое из галереи персонажей. Там есть и король в горностаевой мантии, и бородатый педант географ, и скромный фонарщик, и тщеславный щеголь с пером в шляпе, жаждущий восхищения элегантностью его одеяния, и даже печальный пьяница, который в ответ на вопрос Маленького принца, почему он пьет, произносит: «Чтобы забыть».

– О чем забыть? – спросил Маленький принц, уже почувствовав жалость к нему.

– Забыть, что мне стыдно, – признался пьяница, опустив голову.

– А чего ты стыдишься? – спросил Маленький принц. Ему захотелось помочь пьянице.

– Стыжусь, что я пью! – категорично завершил разговор пьяница и погрузился в молчание.

Это было своего рода движение по замкнутому кругу, наглядный образец силлогизмов, которые Сент-Экзюпери в свободные минуты любил испытывать на друзьях, и особенно на тех из них, кто гордился своим «логическим» мышлением. В этом он сходен с Чарльзом Доджсоном, больше известным как Льюис Кэрролл, выдающимся математиком, любившим изобретать теоремы, сложным путем опровергавшие их аксиомы.