Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

После той первой встречи Одик старательно избегал Карлтон-Гарденс в течение следующих нескольких недель, страстно желая выяснить, ошибался ли он в этом своем первом, неблагоприятном впечатлении, или оно представляло собой определенное отношение и настроение. Чем с большим числом французов он беседовал, тем сильнее в нем росло убеждение, что те слова генерала соответствовали сути этого человека. Он все же встретился с Де Голлем еще раз в надежде попытаться уговорить его восстановить отношения между французами, оказавшимися в Лондоне, и теми, кто остался в Алжире и Марокко. Он знал многих офицеров-летчиков, готовых возобновить борьбу, но не желавших присягать на личную преданность генералу. При этих словах Де Голль ощетинился. Одик продолжал настаивать на том, что он сам отказался присягать Петену и так же поступили многие французы, занимавшие высокие посты в Северной Африке, среди них те, кого он хорошо знал (например, Ноге в Марокко, Ив Шатель в Алжире, адмирал Эстева в Тунисе). Все они были готовы возобновить борьбу, как только наступит подходящий момент, и они смогут рассчитывать на действительно серьезное вмешательство союзников, чтобы не навлечь на себя неизбежный ответный удар со стороны Германии, который мог бы привести к катастрофе. Как и Вейганд, тайно воссоздавший Африканскую армию для возможного возобновления военных действий, они вовсе не относились к числу коллаборационистов. «Вейганд – предатель!» – решительно и резко оборвал его Де Голль. Затем добавил, что, по его мнению, все, кто отказался присоединиться к нему, могут и дальше оставаться там, где они были, и Одик вместе с ними. «Если таково ваше мнение, можете возвращаться в Африку, и я буду бороться с вами».

К марту 1942 года Одик и лидер «Свободной Франции» оказались в такой конфронтации, что Де Голль обратился к британцам с просьбой арестовать Одика. Британцы вежливо отказались, но поскольку Одик отныне представлял собой помеху, с их точки зрения (а они твердо намеревались любой ценой поддержать Де Голля как «их человека»), Джон Винант предложил Одику укрыться в американском посольстве. Через несколько дней Одика уже посадили на поезд до Глазго, а там на торговое судно, направлявшееся в Америку. Такими оказались душераздирающие терзания человека, искренне желавшего остановить медленное засасывание правительства Виши и Северной Африки все глубже и глубже в лагерь Германии. Невероятно, но факт: такие хорошие намерения и разумно обоснованные предложения вызвали яростный, если не сказать истеричный, отпор. Поведение Де Голля, как мог теперь заключить Сент-Экс, вовсе не отличалось от поступков его наиболее пылких сторонников в Нью-Йорке, по крайней мере одного из них, с исключительной деликатностью назвавшего Сент-Экзюпери «фашистом».