Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Это не слова последователя фон Трейчке, из некоторого дерзкого позерства призывающего своих людей к новым высотам жертвенного героизма. Это был строгий, земной язык босса, кто проявлял суровость, поскольку имел дело с людьми, по сути своей пионерами и авантюристами, постоянно соблазнявшимися стать первым. Дора определенно намеревался полностью исключить подобную ерунду, и это превратило «Аэропосталь» в нечто иное, чем группу цирковых акробатов, в подлинное братство пилотов, среди которых были лидеры, никакая организация не может функционировать без них, но там не было никаких «асов». Ничего этого не понял Клифтон Фадиман, хотя многое было показано в «Ночном полете». Но пилоты, товарищи автора, знали это, знали они и то, что Дора как личность был больше чем Ривьер, а реальная история авиалинии более драматичной, чем ее отблески в романе, и многим из них потребовались годы, чтобы простить Сент-Экзюпери (а некоторые так никогда его и не простили) за то, что тот написал «Ночной полет». Он намеревался написать хвалебную оду Дора и его товарищам, но вместо этого роман превратился в литературный камень на шее. И это явилось основной причиной, по которой он никогда больше не писал романов. Он понял – в реальной жизни намного больше благородства, чем в художественной литературе. И это объясняет, почему, несмотря на свой огромный поэтический талант, Сент-Экзюпери потребовалось еще семь лет, прежде чем он рискнул появиться с другой книгой.

* * *

В середине февраля 1932 года, после отпуска, который продолжался целых девять недель, Сент-Экса снова вызвали на работу в «Аэропосталь». На сей раз его направили в Марсель, пилотом гидросамолета, поскольку авиалиния теперь проложила маршрут через Средиземное море в Алжир. Работа в целом оказалась обычной, без тех острых ощущений, которые он испытывал на Рио-де-Оро и Аргентине, а тот факт, что его часто назначали в полет вторым пилотом, мало чем способствовал развеиванию скуки. В Джубе, как и в Буэнос-Айресе, он был кем-то; но тут он оказался всего лишь винтиком в механизме.

«Аэропосталь» тем временем находилась в более затруднительном положении, чем когда-либо. Как если бы смещение Дора и ущерб, нанесенный Серру, не удовлетворили Андре Буйю-Лафона, теперь погрузившегося в новое и даже более катастрофическое предприятие. В своем ложно понятом рвении услужить хозяину, один из его помощников представил его странному, с бегающими глазками индивидууму с еще более не внушающим доверия именем Люко. Этот Люко, утверждавший, будто он добросовестный журналист, уверил Андре Буйю-Лафона, что в ходе его журналистских исследований в бурных водах французской политики он сделал некоторые потрясающие открытия. Таким образом, если министерство авиации (все еще возглавляемое Жак-Луи Дюмеснилем) было настолько критически настроено по отношению к организаторским методам Буйю-Лафона и упрямо отказывалось индоссировать ссуду на 200 миллионов франков, объяснялось это только тем, что будто бы Эммануэль Шомье, возглавлявший отдел гражданской авиации министерства, тайно договорился с Пьером Латекоэром и Беппо Массими продать часть активов «Аэропостали» авиалинии «Люфтганза» в Германии. Шомье, как нашептывал Люко, даже был подкуплен немцами, чтобы пролоббировать сделку; и, по мере того как эта особая ситуация развивалась (тут Люко не страдал отсутствием воображения), в амстердамском банке открыли специальный счет для него и его друзей. Это фантастическая паутина, подобно арабским сказкам Шахерезады, росла и крепла, поскольку Люко, определявший легковерных людей с первого взгляда, продолжал приносить один за другим «документы» в доказательство своих обвинений.

Не учитывая предупреждений Роже Бокера, ставшего когда-то своего рода доверенным лицом для связей с общественностью у «Аэропостали» (и в придачу хорошим другом Сент-Экзюпери), Андре Буйю-Лафон слепо рвался вперед, довольный наконец, что имеет на руках карты и сумеет теперь утопить своих заклятых врагов, Дюмесниля и Шомье. Не предпринято было ни единой попытки проверить правдивость истории относительно специального счета, который немцы якобы открыли для своих французских благотворителей в голландском банке. Вместо этого, «документы», представленные Люко, преспокойно циркулировали среди множества депутатов, рождая слухи, которые распространялись по всем коридорам французского парламента. Правительство Пьера Лаваля только что пало; Андре Мажино, военный министр и изобретатель знаменитой «Линии», только что умер, объевшись устрицами; и Аристид Брианд, седоусый апостол постоянного мира, был вынужден уступить пост министра иностранных дел, который он занимал подряд шесть лет. Новое правительство Андре Тардье, разделявшее германофобные чувства Клемансо, оказалось еще приземленнее и антигермански настроенное, чем предыдущее; так что новости, будто высшее должностное лицо в министерстве авиации состоит в секретном сговоре с Берлином, были со злорадным восхищением подхвачены его врагами, дабы опустошить кабинет.