Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Но Андре Буйю-Лафон не сумел принять в расчет генерала Максима Вейганда, тогдашнего главу Генерального штаба армии. Обвинение, что Шомье, высшее должностное лицо в министерстве авиации, находится на содержании у немцев, было, как считал Вейганд, вопросом, касающимся интересов «национальной обороны» Франции. Андре Буйю-Лафона, соответственно, пригласили посетить военное министерство, захватив с собой «документы», им собранные. Но осторожный генерал, пролистав папку, спокойно положил их в ящик своего стола и запер его. Когда изумленный посетитель попросил вернуть документы назад, Вейганд открыто отказал ему в этом. «Мы изучим эти документы, и, если они подтвердятся, вы можете быть уверены, мы примем соответствующие меры», – сказал он и вежливо, но твердо указал Буйю-Лафону на дверь. Меры не заставили себя ждать. Итоговое исследование показало, что «документы» Люко – обычная подделка. Вейганд принес досье Полю Паинлеву (сменившему Дюмесниля на посту министра авиации) и предписание на арест Андре Буйю-Лафона, обвиняемого в использовании фальшивок. Начавшись как финансовый кризис, дело «Аэропостали» превратилось в полнокровный судебно-политический скандал.

Все это очень мучило и удручало Сент-Экзюпери, видевшего, как компания, в которой он был когда-то так счастлив и которую он стремился воспеть в «Ночном полете», становится объектом публичного позора. В июне 1932 года он получил двухнедельный отпуск, чтобы помочь матери переехать из Сен-Морис-де-Реманс в квартиру в Каннах и помочь Консуэле преодолеть неприятные последствия автомобильной катастрофы в Ницце, но он проявил такую небрежность относительно возвращения на работу, что управлению «Аэропостали» в Тулузе пришлось 22 июля отправить ему резкое уведомление, что продление отпуска, который он просил (с 1 июля), истекло, а он даже не побеспокоился телефонировать и представить свои объяснения.

Выговора оказалось достаточно, и он примчался в Тулузу, где было наконец решено, что ему предстоит вернуться к работе на африканском участке. Консуэла, продав виллу в Семиизе, на этот раз присоединилась к нему в Касабланке, где в их распоряжении оказалась скудно обставленная квартира на рю Ноли. Такой же расточительный, как всегда, Сент-Экзюпери постоянно держал дом открытым для друзей пилотов (как Гийоме, тоже снова получивший назначение в Касабланку), служащих авиалинии и других, впрочем, если обобщить всех, кто представлял для него хоть малейший интерес, марокканцев и французов, всех, кому довелось встретиться ему на пути. Он пристрастился к жареному ягненку по-мароккански и кус-кусу, которые раздавались щедрыми порциями его французским и мусульманским гостям высоким негритянским слугой, которого Консуэла называла Бланшет. Деньги на ежедневные расходы хранились в незапирающейся шкатулке (одно время даже в обыкновенной глубокой суповой тарелке), поставленной на каминную полку, где Бланшет («Беленький» – его назвали так в насмешку, поскольку он был черен, как туз пик) или любой другой мог позаимствовать их по своему желанию. Как показала практика, «заимствования» из этого своеобразного банка делались на постоянной основе и кровеотток был такой, что ни жалованье пилота Сент-Экзюпери, каким бы существенным оно ни являлось, ни авторские гонорары и выплаты не в состоянии были адекватно соответствовать ему. Это объясняет горестные ноты, неожиданно снова возникающие в его письмах; как в этом отрывке, приведенном в его биографии, составленной Пьером Шеврие. «Моя меланхолия происходит, возможно, от моей трудной жизни. Я трачу мое время, оплачивая счета, и тяжелая жизнь, которую я веду, не служит никакой цели. Я с трудом свожу концы с концами. Я так мало забочусь о деньгах, что это действительно не имеет значения, но это заставляет меня чувствовать себя все более и более неуютно. Какая-то стена воздвигнута передо мной. Все мои потребности насущны, а я хотел бы иметь передышку».

Его жизнь, по обыкновению, оставалась непрогнозируемой, так как песчаные бури и неисправности двигателя все еще могли иногда вносить окна в график полета. Ноэль Гийоме вспоминает, как однажды Антуан заставил ее пойти в кино. Пока шла картина, он ни на минуту не оставался спокойным, вставал несколько раз и исчезал. Наконец он возвратился оживленный, с просветлевшим лицом и, откинувшись назад на кресло рядом с ней, наконец расслабился. Только после того, как фильм кончился, он сообщил ей, что он хотел отвлечь ее, поскольку ее мужа Анри настигла песчаная буря, вот почему он выскакивал из зала примерно каждые двадцать минут позвонить на аэродром. Но Анри благополучно прорвался и все уладилось.