Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Ван Гелдера также поразил фасон прически Сент-Экзюпери, названный репортером «стрижка концентрационного лагеря», хотя, поспешил он уточнить в своей статье, писатель никогда не попадал в плен к немцам. Его метод письма? Самый трудоемкий, любезно пояснил Сент-Экс. Он напоминает труд скульптора, огранщика бриллиантов, пекаря. Сначала есть впечатление, которое он желал бы передать читателю, хотя он никогда не может заранее знать, действительно ли оно стоит таких усилий. Затем впечатление передается в первом, «содержащем инклюзии руды», проекте, в глубине которого хранилась суть или «жила» впечатления. Этот первый проект напоминает необработанную каменную глыбу или бесформенный ком теста. «Я работаю над этим тестом, меся его снова и снова, и так много раз, – продолжал он. – Мало-помалу материал начинает сопротивляться, и тогда у меня под руками появляется то, над чем можно и поработать». «Если, – добавил он, – речь идет о пустыне или полете, то только потому, что нужно опираться на конкретное, дабы постичь абстрактное».

На прощание Роберу Ван Гелдеру показали некоторые страницы рукописи, покрытые аккуратными строчками, многие из которых были кропотливо вычеркнуты. Там, где раньше имелась сотня слов, оставлялось одно, лишь одно предложение продолжало свое существование на руинах перечеркнутых строчек. Первый вариант? О, ни в коем случае: это уже третий или, возможно, даже четвертый. Работы много. Репортер мог в этом прекрасно убедиться. «Я работаю долго и глубоко концентрируюсь на работе, – пояснил Сент-Экс. – То есть когда вещь движется. Ведь, – прибавил он с обезоруживающей улыбкой, – самое трудное – это приступить к делу».

Это было действительно так. И в Москве в 1935 году, и в Каире в 1936-м, когда Сент-Экзюпери пришлось буквально запирать в комнате, чтобы заставить писать. Впрочем, скоро выяснилось, что и на этот раз таковым было твердое намерение его издателей. Сент-Экс, вероятно, предполагал пробыть в Штатах три или четыре недели, но его тамошние ангелы-хранители вынашивали совсем иные планы по данному поводу. Недаром они выслали ему приглашение по телеграфу, недаром они затем приняли меры, чтобы он получил визу и пересек океан: они желали получить от него книгу о войне, и вполне понятно (издатели всегда спешат и всегда торопят), они хотели получить книгу как можно скорее.

Чтобы он чувствовал себя комфортно, они подыскали ему великолепный пентхаус на двадцать третьем этаже здания по адресу 240, Центральный парк, Юг. Квартира размещалась даже выше, чем апартаменты Мориса Метерлинка на двадцать втором этаже, а «чаша для золотой рыбки» Бернара Ламота и в подметки не годилась широкому окну и террасе, откуда поверх деревьев парка открывался великолепный вид. В качестве дополнительной поддержки Сент-Эксу предоставили секретаршу, чтобы та перепечатывала страницы, исписанные долгими бессонными ночами. Но какой бы квалификацией во французском она ни обладала, ей приходилось с большим трудом расшифровывать его мелкий и все более и более неустойчивый почерк.

Решение этой специфической проблемы возникло благодаря чистой случайности. В Париже Сент-Экс имел обыкновение обращаться к друзьям в любое время суток. И в Нью-Йорке он без всяких сомнений звонил Бернару Ламоту в час, два или три ночи.

– Привет, Бернар, это я, Сент-Экс. Чем ты занят? (Хотя в столь поздний час вероятнее всего лежать в кровати и спать.)

– Я сплю, – отвечал Ламот. – По крайней мере теоретически.

– Ах, я тебе мешаю спать?

– Ладно, я уже проснулся.

– О!..

Наступала пауза. Затем слышалась почти детская мольба в голосе:

– Можно я прочитаю тебе пару страниц? Мне хотелось бы услышать твое мнение о них.

Он читал написанное, и Ламот, как большинство живописцев, относящийся к породе «жаворонков», живший скорее при солнце, нежели при луне или звездах, говорил: «прекрасно», или «очень хорошо», или о'кей».

Сент-Экс благодарил:

– Теперь спи.

– Теперь я уже совсем проснулся, – отзывался Ламот, чтобы подколоть приятеля. – Да, кстати, приходи завтра, сделаем обед. У меня есть филе селедки. Ты ведь любишь селедку?

– Ты еще спрашиваешь!

– И мы будем жарить бифштекс в камине.

– Я приду.

Сент-Экс вешал трубку, уже глотая слюнки. Однажды, придя на один из таких селедочных пиров, Сент-Экс обратился к Ламоту с просьбой:

– Послушай, старина, мне хотелось бы, чтобы ты пошел со мной. Мне нужен переводчик.

По поводу языка они постоянно устраивали словесные баталии, поскольку Сент-Экзюпери упрямо отказывался изучать английский. «Здесь достаточно знать одно лишь слово», – не раз объяснял он. И собеседник с удивлением узнавал, какое это слово. «Хелп!» (Помогите!). Оно, оказывается, и являлось этаким универсальным лингвистическим сезамом для всех непредвиденных обстоятельств. Лишенный предубеждения (свойственного эльзасцам по отношению к любому иному диалекту), Ламот поражался, когда Сент-Экс со скоростью пулемета обрушивал на местных жителей немецкую речь (с фрибурским акцентом), наивно полагая, будто его кто-нибудь понимает хотя бы наполовину.